«С той стороны зеркального стекла…» - страница 13

стр.

Все стало таким, будто мост разводят,
Сдвинулось вкривь и вкось.
Ты пришла, но так не приходят:
Слишком долго ждать пришлось.
И стало ясно: пара весел
Тихую воду сведет с ума.
Я бы тебя на землю сбросил,
Если бы ты не пришла сама.
Был после наших речных прогулок
Темен твой бесприютный дом, —
Зачем я увидел твой переулок,
Разве ты мало любила в нем?
Твой сон беспокоен, мой стих не звонок.
Крепче железа наша связь:
Помнишь, какой крылатый ребенок
Умер в больнице, едва родясь?
Что же мне делать в замкнутом круге?
Холоден твой недобрый взгляд,
К тебе приходят твои подруги,
Тебя жалеют и мне грозят.
Это твоя звезда раскололась.
Считать начнешь — не сочтешь обид.
Горло мне душит твоя веселость,
Голова от нее болит.

1939

Здесь и смятение, и недопонимание друг друга после пережитого, и раздражение, и горечь. Сочувствие окружающих маме и неодобрение Арсению. Осенью этого же года Арсений уехал в Ленинград по издательским делам, там заболел дифтеритом и лежал в инфекционном отделении Боткинской больницы. Мама очень волновалась, детские болезни тяжелы для взрослых. Она переживала еще и потому, что они поссорились, по той же причине — из-за ревности. Но там он один и болен. Мама уже забыла свои обиды и готова мчаться к нему. Получила известие, что ему лучше и скоро он будет дома. Она написала письмо ему в больницу, о чем он вспоминал в стихах:

Когда тебе скажут, что ты не любима, — не верь,
Скажи им: — Он скоро придет,
Он любит меня, он, должно быть, в трамвае теперь,
Он, верно, стучит у ворот.
А я в Ленинградской больнице лежу, — и от слез
Писать не могу, потому
Что письма твои санитар мне сегодня принес,
И трудно мне быть одному.
Когда тебе скажут: — Что было, сгорело дотла,
Забудь же и думать о нем.
Подругам ответь: — Я недаром правдивой слыла:
Теперь он стоит под окном.
А я за окно не смотрю. Что мне делать в беде?
Вернуться к тебе? Никогда.
Напиться хочу — и глаза твои вижу в воде.
Горька в Ленинграде вода.
1939

Все вошло в свою колею. Страсти улеглись. Наступил 1940 год. Новый год встретили у нас. Приехали гости, было весело, и все в комнате было красиво. Арсений захотел сделать елку всю в «серебре». Все елочные игрушки — шары, игрушки и дождь — только «серебряные». Елка была под потолок и получилась очень необычная, как сказочная «ледяная» красавица. И подарки у меня были замечательные, о которых я мечтала, — двухколесный велосипед — от Арсения, японская шкатулка черного лака с тончайшими рисунками, в ней семь крохотных слоников из кости, — от мамы и Арсения, швейная детская машинка (копия настоящей), они только появились в продаже, на которой можно было шить, — от папы, и серебряный, позолоченный медальон на золотой цепочке — от мамы.

На велосипеде весной, как только стаял снег и аллеи подсохли, я начала учиться кататься в «Ленинском» скверике. Падала, разбивала колени и локти, старалась падать на газон. К лету научилась бойко кататься, носилась по аллеям, иногда даже не держалась за руль, а только крутила педали. На машинке шила куклам платья, мама их кроила.

1940 год был богат событиями. В этом году Арсений познакомился с Мариной Ивановной Цветаевой. Она недавно приехала в Советский Союз из Франции, где долгое время прожила в эмиграции. Они с Арсением подружились. Арсений говорил, что у Цветаевой очень сложный характер и с ней бывает трудно, она непредсказуема и очень талантлива. Цветаева была неравнодушна к Арсению, это прозвучало в ее стихах. Потом с ней познакомилась мама. Маме Цветаева подарила бирюзовые бусы. Эти бусы мама носила редко, говорила, что они душат ее. Такие же Марина Ивановна подарила Ахматовой. В стихах Тарковского о ревности речь идет именно о тех бирюзовых бусах, которые подарила Цветаева.


Непредсказуемость Цветаевой проявлялась по-разному.

Как вспоминает Арсений, при встрече Цветаевой и Ахматовой они долго говорили, а уходя, Цветаева, остановившись в дверях, сказала: «А все-таки, Анна Андреевна, вы самая обыкновенная женщина!». Даже с таким человеком, как Анна Ахматова, Марина Ивановна могла быть неожиданной, резкой.

Как-то ночью, часа в два-три когда все, естественно, давно спали, к нам в квартиру позвонила Цветаева. К телефону подошел Арсений. Марина Ивановна сказала, что он забыл у нее носовой платок, и она хочет его привезти. Арсений удивился: «Марина Ивановна, вы знаете, который час? И носового платка я не оставлял». — «Нет, здесь ваши инициалы, я его сейчас привезу». Какая была необходимость ехать ночью по Москве из-за носового платка? Тем не менее, она тут же приехала, привезла платок, на нем были вышиты две буквы — «А» и «Т», но платков с монограммой у Арсения никогда не было.