Сад Толстого [сборник] - страница 5

Переводя указку на другие буквы: ге, де, же, сделал запятую, поворачивая опять к первой букве.

— Это а, бе… — и так далее до отметки.

Мы тянули нараспев за ним, поначалу потиху, без голосу, но дальше усвоили голоса, громче и громче твердили за ним.

Каждому хотелось, чтобы и его голос был слышен, и мы до того распелись, что потеряли всё приличие, — сперва боялись даже взглянуть на Льва Николаевича, а то так разошлись, что его стеснили, и несколько рук держались за его блузу.

— Вот и прекрасно. Кто может повторить? Я буду спрашивать, — сказал Лев Николаевич, тыкая в первую букву указкой. — Это что?

У нас вышло замешательство, хотя знали и запомнили первую букву, но что-то оторвалось, будто боялись своего голоса.

— Вы забыли? Кто скажет из вас, кто помнит? — И свой взгляд он перевёл на доску. Он понял нас, что взглядом мешает нашему ответу.

В этот момент я пропищал как бы не своим голосом, а будто чьим-то чужим, скороговоркой:

— А.

За мною дружно потянули все.

— Так, хорошо. Дальше. Это что?

Опять заминка. Я опять тявкнул, но неправильно:

— Би.

За мною послышались голоса:

— Бе.

Я, как выдачка изо всех, за ошибку свою почувствовал стыд. От зоркого глаза мой стыд не ускользнул. И вот мне уже представилось наказание.

— Так, так, это хорошо. Кто сказал первый? — полусерьёзно, с милой улыбкой смотря на меня, спрашивал Лев Николаевич.

Я не отвечал, робел. Кто-то из толпы выдал меня, кажись Кирюшка.

— Это Морозкин ошибся.

— Морозов, ты как сказал? Прекрасно, хорошо. Ну, а за буквой «б» как называется?

Опять столбняк. Все молчали. Буква казалась мудрёной.

— Ну, кто скажет? Морозов, ты помнишь?

Я молчал, боясь промаху.

— Ну, кто?

Все смотрели на букву молчком, никто не отвечал, все забыли.

— А кто знает, чем воду таскают из колодца?

— Ведром, — сказал Игнатка.

— А буква какая?

У нас будто на язык память пала. Мы дружно ответили:

— Ве-э! — и так дальше мы твердили.

Если нам не удавалось, он намекал на какой-нибудь предмет, например: железо, мы отвечали «ж»…

Прошла в учении неделя, за ней другая, скользнул месяц. Незаметно кончилась осень. Наступила зима. Мы успели ознакомиться хорошо со стенами школы, успели привыкнуть душою ко Льву Николаевичу…

Не прошло и трёх месяцев, а ученье у нас разгорелось вовсю, в три месяца мы уже бойко читали.

Во время перерыва нам давался час на завтрак. Тут игры и веселье, затеи, шум, крик, беготня, выходим из дома, друг друга валим в снег, перекидываясь комками снега.

— Ну, все на меня валяйте. Свалите или нет? — говорит Лев Николаевич.

И мы окружаем Льва Николаевича, цепляемся за него сзади и спереди, подставляя ему ноги, кидаемся в него снежками, набрасываемся на него и вскарабкиваемся ему на спину, усердно стараясь его повалить. Но он ещё усердней нас и, как сильный вол, возит нас на себе. Через некоторое время от усталости, но чаще в шутку, он валится в снег. Восторг неописанный наш. Мы сейчас же начинаем его засыпать снегом и кучей наваливаемся на него, крича:

— Мала куча, мала куча.

Так часы проходили у нас минутами. Часто бывало, когда мы его схватываем, стараемся валить, он скажет:

— Погодите, — и сам ляжет ниц. — Ну, бейте меня по спине кулаками.

Мы в несколько кулаков начинаем его бить, и он только выкрикивает:

— Вот хорошо! Вот хорошо! Вот ещё здесь! Ещё здесь! А тут ещё. Ниже, повыше.

И мы со смехом всё сильнее и сильнее бьём его кулаками.

Потом он встаёт и говорит:

— Довольно. Вот хорошо! Вот так хорошо!

Но одна игра ведь не потеха. Лев Николаевич переменяет нам другую игру.

— Вы знаете что? — говорит нам Лев Николаевич.

— Что, Лев Николаевич? — спрашиваем мы, ожидая от него какой-нибудь весёлой выдумки.

— Пойдёмте кататься на гору…

— А на чём кататься? Ведь салазок-то нет.

— Пойдёмте. Мы разживёмся.

И мы направляемся всем ополчением к сараю.

— Вот и салазки, берите.

И указывает на сани.

— У, какие! Разве мы их довезём?

— А народу-то мало? Ну-те, берите дружно, тащите. — Сам взялся за головки.[9] — Разом! Дружней! Раз!

И потянул на себя. Мы ухватываемся за кресла, за оглобли и облепляем сани, как кучка муравейника. Он связывает оглобли, влезает в середину оглобель и вместо коренника подъёмисто везёт сани через двор к горе. Смех у нас неудержимый. Мы на ходу садимся на сани, а он всё везёт, влегая сильнее, словно в хомут.