Санаторий - страница 38

– Ну что, – усмехнулся Ездра, – пропуска, это, у всех при себе?

– Мой – здесь, – отозвалась Кундри, качнув снайперкой.

Они прошли ещё не меньше двух километров по не тающей хрусткой снежной крупе, покрывавшей землю, прежде чем увидели перед собой заводские корпуса в полный рост. То, что они были мертвы, замечалось сразу, как и то, что жизнь не покинула их. Это была другая жизнь в старой реальности, или это была новая реальность в старой жизни, но то как застыли эти мутные зрачки-стёкла в глазницах окон и безжизненные взгляды их не отражали ничего, кроме сумрачной вечности, то как дышали рты распахнутых настежь дверей, как настороженно молчали облезлые стены и как гудели готовностью натянутые нервы проводов – всё говорило о том, что это громадное животное ещё живо, оно затаилось, прикинулось мёртвым, и ждёт. Ветер, весь день кравшийся следом, теперь вырвался вперёд, засвистел и загудел тоскливо в битых окнах и дверных проёмах, белыми змеями заскользила между цехами позёмка. Иона зябко поёжился, потянул носом холодный воздух, провонявший железом, гарью и небытием.

– Ну, вот, значит, – произнёс Ездра, безнадёжно пытаясь получше завернуться в куцую брезентовую куртёшку. – Она самая и есть, промзона. Последняя, это, препона на пути к новой жизни.

«Со старой бы разобраться», – подумал Иона.

Где-то далеко-далеко – или послышалось? – хрипло взвизгнул паровозный гудок. Плеснула с какой-то из крыш серыми брызгами голубиная стая, прошуршала низко над самыми головами людей, обдав, как показалось Ионе, вонью то ли разложившейся плоти, то ли мокрой ржавчины. Один из голубей на всём лету врезался в трубу, что росла над ближайшим цехом, и шлёпнулся на землю трепыхающимся куском мяса, и медленно осыпались следом белые и сизые перья, потерянные при ударе.

Там слепы мысли, и птицы слепы, и крылья ржавы, и ржавы скрепы… – думал Иона. О каких скрепах речь? О скрепах мира, конечно. Проржавели они давно, и уже не держат мир, и вся эта неловкая конструкция расползается на глазах, как во сне, и рушатся все устои, законы и правила… Если они вообще были… Да-да, отсюда и ощущение нереальности, сна.

А стая, пронесшись над двухэтажной дощатой хибарой-бараком с надписью во всю стену жёлтой масляной краской «СКЛАДЪ», развернулась и пошла обратно в их сторону, снижаясь, явно беря в прицел своих слепых глаз. За несколько секунд до того как случилась бы атака, вмиг всё понявшая и оценившая Кундри бросила короткую команду «Ложись!» и успела ещё толкнуть наземь улыбающегося Чиполлино. Попадали на твёрдую, кочковатую и пропахшую снегом землю, накрывая голову руками. Просвистели над головой крылья, обдав потоками и завихрениями воздуха.

Пока стая поднималась в воздух и делала круг, заходя для нового пике, они по команде Кундри бросились к ближайшему цеху и едва успели добежать до распахнутых массивных дверей. Один голубь, однако, сумел дотянуться до розы Шарона – ударился в голову, запутался в волосах, бессильно цепляясь за них коготками на скрюченных лапах, затрепыхался, забил крыльями, норовя клюнуть, но в глаз попасть не мог и только оставлял на лбу стремительно наливавшиеся кровью точки, а неподвижные бельмастые глаза его равнодушно смотрели в пустоту. Психологиня завизжала, затрясла головой, пытаясь избавиться от лютой птицы. А Ездра подошёл спокойно, неторопливо выплел озверевшего голубя из силков психологовой причёски и небрежным движением свернул ему голову. Отбросил забившуюся в конвульсиях птицу на бетонный пол, в кучу непонятного хлама, возле которой валялась съеденная ржой совковая лопата.

– Голубь… – пробормотала психолог враз побелевшими губами, с выражением неимоверного изумления. – Это же голубь…

– Птица, это, мира, – кивнул Ездра.

– Вот так-то, – сказал Иона, многозначительно глядя на Кундри. – Вот тебе и враньё.

Но не восхититься смекалкой и скоростью реакции этой женщины не мог. Конечно, она была молодец. И вдвойне молодец ввиду того, что не верила.

Кундри ничего Ионе не ответила, но по выражению её глаз видно было, что ни удивления, ни оторопи, ни страха по поводу происходящего она испытывать не намерена, и ничегошеньки очевидная нереальность случившейся реальности не изменит в её движении к намеченной цели. Не верила, да, ну и ладно, – невозмутимо отвечал её взгляд, – я, может быть и сейчас не верю. Плевать на это, пока оно не мешает мне идти дальше. Так что – забей.