Санкт-Петербургские вечера - страница 37
> — но ведь любое утверждение предполагает уже существующее понятие. Так что без предсуществующей идеи Бога не было бы ни теистов, ни политеистов, поскольку о том, чего не знаешь, нельзя сказать ни «да», ни «нет», — а значит, невозможно ошибаться, рассуждая о Боге, если не иметь при этом идеи Бога. И потому врожденным является именно понятие или чистая идея, по необходимости инородная чувствам; если же подобная идея подчинена закону развития, то лишь оттого, что таков универсальный закон мысли и жизни для всех областей земного творения. Всякое же понятие истинно.>65>
Как видите, господа, при решении этого важного вопроса (а подобных примеров я мог бы привести множество) следует прежде всего точно определить, о чем идет речь.
И наконец, последнее, не менее существенное предварительное замечание. Обратите внимание, что это тайное действие, которое во всех науках...
Сенатор. Послушайте, дорогой друг, не ходите больше по краю этого вопроса, ибо вы поскользнетесь, и нам придется провести здесь ночь.
Граф. Да сохранит вас от этого Господь, друзья мои, ведь разместились бы вы тогда без особого удобства. А впрочем, жалеть пришлось бы лишь вас, дорогой сенатор, а вовсе не нашего любезного солдата, который мог бы прекрасно устроиться и на диване.
Кавалер. Вы мне напомнили о моих биваках, но даже вы — человек отнюдь не военный — могли бы рассказать нам об ужасных ночлегах. Мужайтесь, мой друг! Есть несчастья, имеющие какую-то сладость; у меня, по крайней мере, бывает такое ощущение, и мне приятно думать, что вы его со мной разделяете.
Граф. Я способен смириться без усилий и ропота; признаюсь даже, что если бы я был один на свете и поразившие меня удары судьбы причинили боль лишь мне одному, то на все, что происходит в мире, смотрел бы я лишь как на блестящее и величественное зрелище, предавшись восхищению всем своим существом, — но дорого же достался мне входной билет!..
Но я не ропщу против достойной поклонения силы, так стеснившей мои апартаменты. Смотрите: она уже сейчас вознаграждает меня, ибо я здесь, и она столь щедро подарила мне таких друзей, как вы. А чтобы созерцать весь мир, а не одну-единственную точку, нужно уметь отрешаться от собственного «я» и возноситься выше. Не могу помыслить без восхищения об этом политическом смерче, сорвавшем с мест тысячи людей, коим судьбою было предназначено никогда не узнать друг друга, и заставившем их кружиться вместе, словно придорожную пыль. Вот и мы трое были рождены для того, чтобы не встретиться никогда, — и все-таки мы соединились, мы беседуем, и пусть наши колыбели так далеки друг от друга, кто знает, не будут ли наши могилы стоять рядом?
И если столь удивительно смешение разных людей, то общение языков являет собой зрелище не менее замечательное. В библиотеке Академии наук этого города я листал однажды «Museum sinicum» Байера,>(1И) книгу, ставшую теперь, как я полагаю, большой редкостью. Она принадлежит по преимуществу России, ведь автор ее, обосновавшись в Санкт-Петербурге, здесь же ее и напечатал, — было это почти 80 лет тому назад. Меня поразило одно наблюдение этого ученого и благочестивого писателя: «Пока еще нельзя понять, — говорит он, — к чему послужат наши занятия в области языков, но скоро их плоды станут видимы. Великий замысел Провидения заключен в том, что языки, еще два столетия тому назад никому в Европе не известные, стали в наши дни
доступны каждому. Уже сейчас можно об этом замысле догадываться, способствовать же его осуществлению всеми силами есть наш священный долг».>40 А что бы сказал Байер, если бы жил в наше время? Поступь Промысла показалась бы ему куда более быстрой. Поразмыслим сначала о всемирном языке. Никогда еще это звание не подобало в такой степени языку французскому, — и, что удивительно, владычество этого языка растет вместе с его бесплодием. Лучшие его времена уже позади, и однако, все его понимают, все на нем говорят, и едва ли существует в Европе хоть один город, где не нашлось бы несколько человек, умеющих на нем правильно писать. Достойное уважения доверие, по справедливости оказанное в Англии изгнанному из отечества французскому духовенству, позволило французскому языку и там пустить глубокие корни. Это — второе завоевание Англии, не столь, может быть, громкое, ибо Господь действует без шума,