Санта–Барбара III. Книга 2 - страница 34
— Что ж, доктор Роулингс, — еле сдерживаясь, сказал он, — у каждого заключенного есть право на последнюю просьбу.
Роулингс усмехнулся. Роль надзирателя подходила ему более всего.
— Что же за просьба у вас, мистер Капник? — с ударением на последнем слове сказал Роулингс. — Я, пожалуй, выслушаю вас.
Не скрывая своей ненависти, Перл ответил:
— Я задам вам только один прямой вопрос, а вы дадите на него один честный ответ, договорились?
Роулингс издал нервный смешок.
— Если этот вопрос касается того, что будет с вами, то вы это скоро узнаете и без моих объяснений.
Перл отрицательно покачал головой.
— Нет, не об этом.
— Тогда о чем же?
Перл был так возбужден, что на лбу его проступили капельки пота. Кулаки ежесекундно сжимались и разжимались. Если бы не присутствие за дверью широкоплечего санитара, он наверняка бы бросился сейчас на Роулингса. Однако Перл отдавал себе отчет в том, что в данный момент это бессмысленно. Ему все равно не дадут расправиться с доктором так, как он этого желает. Поэтому он лишь угрожающе подался вперед и, глядя исподлобья на Роулингса, сказал:
— Я хочу знать, почему вы запугали моего брата Брайана Брэдфорда до смерти? Я имею в виду буквальный смысл этого слова — именно до смерти. Что послужило этому причиной? За что вы так обращались с моим братом?
Сегодня утром Круз прибыл на работу непривычно поздно, непривычно и для себя, и для других. Разговор с Сантаной выбил его из колеи. Подъехав на машине к полицейскому участку, он еще несколько минут сидел в машине, мучительно размышляя над тем, что произошло вчера вечером. Он не сомневался в том, что Сантана сказала ему правду. Но всю ли правду? Если все обстоит так, как она рассказала, то почему она так нервничает? Любая другая женщина на ее месте уже бы давно успокоилась бы и рассказала о подобного рода событии если не со смехом, то, во всяком случае, спокойно. Если она отказала в домогательствах Тиммонсу, если между ними ничего не было, то почему она так нервничает? Почему у нее дрожат руки, испуганно бегают глаза, бледнеют щеки, когда она упоминает об этом? Ее объяснения вызывали у него больше вопросов, чем ответов на них. Что на самом деле произошло между Кейтом Тиммонсом и его женой? Почему они отправились в какой‑то мотель? Или Тиммонс боялся, что Круз снова может застать у него дома? Может быть, здесь замешано что‑то другое? Но что? Означает ли утренняя истерика Сантаны, что она действительно скрывает от него нечто более важное? Что же это может быть? Неужели она побоялась сказать ему правду до конца? Они переспали? Если так, то Круз обошелся со своим соперником слишком милостиво, лишь однажды съездив ему по челюсти. Однако, с другой стороны, что еще он мог предпринять в подобной ситуации? Избить Тиммонса до полусмерти? Но это смешно. Они не дети, и не подростки, чтобы выяснять отношения на кулаках. К тому же, окружной прокурор — человек мстительный и злопамятный. Правда, это совершенно не пугало Круза. Он просто не знал, как поступить. Эта мучительная затянувшаяся неопределенность в отношениях с Сантаной не давала ему жить. Каждый раз, когда ему казалось, что он нашел пути для примирения с женой, на свет божий выплывало нечто такое, что разом перечеркивало все предпринятые им усилия. Это либо оказывался очередной нервный срыв у Сантаны, либо ее выдуманный — а теперь, как оказалось, реальный — флирт. Скорее всего, это был даже не флирт, а роман. Только вот, какой продолжительности и интенсивности — этого Круз не знал.
А тут еще это происшествие с Иден. Слава Богу, что она осталась жива. И даже смогла придти в сознание. Но ведь дело могло закончиться гораздо хуже. Ей еще повезло, что наезд оказался не столь ужасным по своим последствиям, и что пожилой пенсионер, проживавший в окрестностях мыса Инспирейшн, обнаружил ее буквально через несколько минут после катастрофы. Если бы она пролежала там до утра, еще неизвестно, что могло бы случиться. Был ли этот наезд случайным или преднамеренным, еще предстояло выяснить. В любом случае, весь этот клубок событий, происшедших за один вечер, вызывал у Круза острое чувство собственного бессилия и уж никак не способствовал улучшению рабочего настроения.