Счастья тебе, Сыдылма! - страница 22

Дня через три я встретился с ним лицом к лицу. Он смутился от моего пристального взгляда и посмотрел на меня так, словно хотел спросить: «Что вам угодно?» — и быстро прошел. Но я успел заметить в его зеленовато-коричневых глазах искорки, которые, казалось, излучали добрый и веселый свет. Попытался представить его смеющимся — что-то очень знакомое почудилось мне в этой несостоявшейся улыбке.

Однажды сижу у открытого окна. Идет. И не один — об руку с высокой светловолосой русской девушкой. Смеются.

«Где же я слышал такой смех? Когда? То ли когда в армии служил, то ли…»

И вдруг словно плеткой ожгло мою голову. Даже в ушах зазвенело. Издалека, сквозь громовую канонаду начала сороковых годов, донесся этот смех из родных моих мест. А потом я увидел счастливые глаза тети Дулмы.

«Конечно, конечно же, это тетя Дулма так весело, так заразительно смеялась! А может, я ошибаюсь? Ведь бывает, что встречается человек, во всем похожий на другого».

Эта мысль не давала мне покоя, и я решил подкараулить его. Поднялся утром пораньше, на улицу вышел, поливаю акации под окном, а сам стерегу ласточку. И чуть не прозевал! Прошлепали мимо меня по асфальту плетеные летние туфли — бросил лейку, полетел за птицей.

— Тетин, да? Дулмы, да? — тяну его за плечо, чтобы ко мне повернулся.

— Что? Что случилось? — смотрит на меня удивленно. Но я не дал ему долго удивляться, потащил к себе домой.

С того дня, как выдали его зеленовато-коричневые глаза, стал он частым гостем в нашей семье…

Ой, как мне хочется повидаться с его матерью — тетей Дулмой!

Двадцать коров было на ее попечении. И всех надо было подоить трижды в день. Я помогал — пригонял коров по одной, а тетя за это наливала в мою побитую эмалевую кружку парного молока через край. В жизни я не пил такого вкусного молока. И хотелось мне ответить на ее доброту добром. Но как? Никто ее не награждал за трудную работу ни грамотой, ни премией. Тогда я решил нарисовать тетин портрет и подарить ей при всех доярках. Ее узкие глаза, круглое лицо, на полную луну похожее, широкий нос, чуть-чуть выдающийся между полных щек, я видел очень точно, когда закрывал глаза, но на рисунке они никак не получались похожими. Начинал рисовать с волос, тогда на бумаге не оставалось места для подбородка. Впрочем, иногда даже полные губы не помещались. Откровенно говоря, с живописью у меня не ладилось. Тогда я решил нарисовать самое основное — глаза. И тут полная неудача! А без глаз, без прекрасных тетиных глаз — нет и Дулмы…

После знакомства с ее сыном Болданом я достал со дна сундука все свои ранние живописные произведения. Пестрые коровы, бодливые быки, сараи… И хотя в моем пожелтевшем от времени альбоме не оказалось достаточно гениальных творений, я был рад, когда узнал домик, в котором мы жили, когда были соседями тети Дулмы.

Конечно, теперешние колхозники и телят не пустили бы в такой дом, но зато мне он дороже всяких дорогих дворцов. Правда, он почему-то склонился на левый бок, но может, просто в этом сказалась склонность моего художнического дарования? А может, и в самом деле наклонился, ведь оттуда, с западной стороны, всегда дули сильные ветры. Крыша местами продавилась, но это тоже моя вина: лазал за воробьиными яйцами, бывало, что и проваливался. Две трубы из ведер без дна.

А теперь, когда вы осмотрели наш дом снаружи, я закрою альбом и продолжу рассказ.

В правой половине жила наша семья — я с матерью, а в левой — тетя Дулма. Сначала она была замужем за плотником Жалсабом, а потом разошлась и вышла за приезжего русского мужика.

Перегородка, что разделяла наши семьи, была сколочена из досок-горбылей и держалась на гвоздях, вырубленных из толстой проволоки. Доски рассохлись, образовались щели. Было еще и множество дырочек от выпавших сучков. И это опять моя работа: наставишь на сучок долото, молотком ударишь — выстрел, и сучок летит в их половину. Хорошо помню: когда тетя Дулма зажигала лампу раньше нас, все дырочки светились, как звезды на темном небе. А знаете, какие у нас были полы? Они были настланы из отесанных с обеих сторон жердей. Иногда казалось, что половицы сами прыгают. Потянешься за ржаными лепешками к висящей на стене широкой доске, а на другой половине запрыгают статуэтки божков, заплещется вода, налитая в сугсэ