Счастья тебе, Сыдылма! - страница 28
Большинство доярок совсем не умели говорить по-русски. Приносили свои сломанные грабли или деревянные дырявые кадушечки, тыкали пальцем в поломанные места, объясняли по-своему, по-бурятски. Как только Иван понимающе кивал головой, они вылетали из сарая, словно спасаясь от лап медведя. Но и те, кто мало-мало толковали по-русски, подолгу не разговаривали с ним, уходили, не задерживаясь.
И бригадир тоже долго не задерживался. Интересный был человек, этот бригадир. Он и с другими не засиживался за разговорами. Обремененный бесконечными мелкими хлопотами, весь в поту, он вечно куда-то спешил. Иногда и сам не знал — куда. Обычно он подъезжал к двери сарая, сваливал с телеги сбруи, грабли, ведра, колеса и кричал:
— Иван, срочно! Чтоб все было готово завтра утром! — и сразу с места в карьер пускал коня.
С местными русскими — их было в колхозе человек пять, — с их семьями, женами и детьми, особенно с учителями и девушкой-фельдшером, дружили все колхозники. Но от Ивана почему-то старались держаться подальше. Может, просто сам он был слишком замкнут и молчалив? Пожалуй, да. Иван часто тосковал по родным местам. Растянется, бывало, на верстаке и затянет: «Волга матушка-река»… Пел и другие протяжные русские песни. Они тоже были грустными. Я представлял его лежащим на дне лодки вверх животом, над огромной рекой голубое небо, и он долго смотрит в него, покачиваясь на волнах. Я завидовал ему. Мне хотелось лежать с ним рядом, плыть по волнам, смотреть в голубое безоблачное небо…
«Откуда же он приехал? — гадали доярки. — И зачем? За длинным рублем? Так на ферме Улаан-Ганги длинные рубли не водятся. Может, просто захотел сменить волжский воздух на забайкальский? И почему лицо у него измученное, невеселое? Одет небогато. Да и не похож на местных русских, совсем другой».
А когда женщины не нашли причины его появления у нас, стали строить новые предположения: «Наверно, из тюрьмы. Стыдно стало домой возвращаться, вот и подался к нам». К тому же, когда доярки все-таки спросили, что потянуло его на отдаленную ферму в бурятской степи, Иван нерешительно ответил:
— Как сказать? Даже сам не знаю… — и добавил: — В жизни не думал, что окажусь здесь. Хотел ехать до конца сибирской дороги, до самого моря. Сам не знаю, почему сошел в Верхнеудинске. Хотел посмотреть бурятские степи, слез, да и пошел пешком…
Он тяжело вздыхал и замолкал.
«Вор или убийца», — пошел среди баб слушок. Они стали на ночь запирать двери изнутри на кол, многие прибили крюки, хотя испокон веков ни крючков не имели, ни замков на амбарах.
— Зачем привезли к нам бродягу?.. — кричали доярки председателю, а он отвечал возмущенно:
— Рабочих рук не хватает — знаете вы это? Знаете. Руки у него есть? Сильные руки! На ногах ходит? Ходит! Работает? Чего вам еще надо? Пришел человек, работу попросил, я его к вам и послал. Когда мне разбирать, кто он да откуда. Совершит преступление — будет отвечать. Понятно? Сами просили плотника — что же, я свою тень должен был вам послать?! — свою речь председатель завершал на повышенном тоне.
Буряты говорят: в какую сторону съедет седло, в ту и седок упадет. Случилось так, что седло Ивана как раз и наклонилось в ту сторону, о которой шла молва.
Тетя Дулма еле выпросила у кладовщика килограмм мяса для шабгансы. Старуха не могла жить без хорошего мясного бульона. Вечером после ужина Дулма повесила оставшийся кусок на гвоздь с теневой стороны домика. А утром мяса не оказалось на месте. На крики и вопли старухи сбежались женщины:
— Собака не достанет, хоть как прыгни!
— Уже ничего нельзя оставить без присмотра!
— В Улаан-Ганге не было воровства!
— Сообщить в милицию!
— Милиция не найдет! Пусть даже живот ему распорет, там уже мяса не будет, — съехидничала одна.
— Нет моего мяса! — злобно визжала шабганса. — Никто из наших не тронет чужого! Это все он, бродяга, украл. Точно знаю! Скоро он всех телят перережет и съест, вот увидите! Гнать его надо! В три шеи гнать!
Шабганса решительно направилась к сараю Ивана.
— Мама, подожди! — Дулма догоняла ее. Вдруг старуха повернулась, страшно сверкнула глазами и угрожающе подняла палку. У двери сарая Дулма ухватила все-таки ее за рукав, тянула, пыталась увести. Старуха кричала: