Счастья тебе, Сыдылма! - страница 35

— Почему я тебя не задушила в зыбке?! Чем такую дочь иметь, лучше по миру бродить с клюкой и сумой! Он не нашей веры! Как ты посмела это сделать! Грех, грех на мою голову! Ой, спасите, люди добрые! — она свалилась на землю и стала биться в истерике.

К ней никто не подошел — было время обеда. И не только в этом дело: доярки злились, что она оклеветала безвинного Ивана — хорошего мужика и справного работника. Вот они и сидели в избах и юртах своих, попивали чаек и ждали, когда у нее слезы иссякнут. Но у шабгансы слез много было, долго они не кончались…

Наступил вечер. Я загнал в стайку последнего теленка — одноглазого. Он всегда где-нибудь блуждал, не мог найти дороги. Иду домой, и вдруг в углу высокой загородки шорохи и вздохи. Подкрался: Иван обнял Дулму и целует в губы. Я растерялся и полетел домой. «Почему он наклоняет ее голову набок и только тогда целует? A-а, это от привычки целовать русских женщин. У них нос-то далеко торчит. А если два длинных носа столкнутся, то губы друг друга не достанут. Но ведь у Дулмы нет такого носа, у нее, как у всех буряток, плоский. Ее нос не помешает целоваться прямо. Это Иван просто не обдумал». И мне стало почему-то смешно. Для подтверждения своей догадки я даже перебрал в памяти носы всех моих знакомых…

Вот и все, что я знаю о любовных делах Ивана и Дулмы. А моя мать, старая бурятка, по своему обыкновению постесняется рассказать своему сыну еще что-нибудь об их любви. Тут уж хоть лопни…

Прошел уже пятый намеченный мною срок завершения повести. Если мать узнает, что я не закончил повесть за пять сроков, не миновать выговора: сидишь в четырех стенах, пальцы грызешь — поехал бы да свиделся с ними — ведь оба живут и здравствуют. А если и найду какую-нибудь отговорку, еще хуже будет: намотает на пальцы мои седые волосы и будет дергать. Что ты с ней сделаешь? Мать она и есть мать. Единственный выход в таком случае — сидеть и терпеть.

Я решил наметить еще один, шестой срок — пусть даже поплачусь за это своей сединой, — и поехать к ним, увидеть Ивана и Дулму. Не так уж и далеко до них: полдня качаться в вагоне да часа два трястись в автобусе. Опять загвоздка: мать оставить нельзя, с собою надо брать. Знаете, какая она: лет десять прошло, а все не может привыкнуть к городской жизни. Она за свою Улаан-Гангу держалась до тех пор, пока уже ведра воды поднять не могла, полена расколоть. А первые два года жизни в городе воду из крана считала ржавой, за столом без конца ругала городское молоко и в очереди наотрез отказывалась стоять. И еще: когда видела улицы, заполненные людской толпой, всегда спрашивала:

— Неужели все эти бездельники где-нибудь работают?

Впрочем, она и сейчас не уверена, что все горожане заняты работой на предприятиях и в учреждениях. И дня не проходит, чтобы она не вспомнила свой родной улус.

— Помру — отвезешь мой гроб в Улаан-Гангу, хочу лежать в родной земле.

Об этом она не забывает напоминать почти каждый день…

Намеченное для отъезда утро выдалось пасмурным. Дождя не было, но неудержимо клонило ко сну, хоть обратно в кровать полезай. Ночью мама плохо спала — ревматизм замучил. Она подозвала меня к себе:

— Видно, не перенесу я дороги. Поезжай сам.

Она натирала колено мазью, пахнущей сосновой смолой, и морщилась во все свои тридцать три морщины. Я не дал ей опомниться и передумать: быстренько собрался и через три минуты уже стоял на пороге.

— Ну, я поехал, мама. Будущим летом всей семьей отправимся в Улаан-Гангу. Счастливо оставаться! — мне показалось, что в лице ее притаилась обида. Ну, ничего, не маленькая, не заплачет. Скорее исчезнуть!

И в вагоне, и в автобусе беспокойные мысли о матери, о ее больных ногах не давали мне покоя. На какой еще курорт отвезти бы ее? К какому врачу сводить? Уж десять лет вожу я ее по грязелечебницам, больницам, курортам, даже по диким аршанам[27]. Приходилось иногда таскать ее на своей спине, как носят детей, по различным скалистым местам. И никаких ощутимых результатов. Уж сколько было перепалок с женою из-за напрасно растраченных денег! А что делать? Ведь мать у меня одна! Все равно не остановлюсь на полдороге, если даже жена будет упрекать: «Так и помрет она у тебя на спине». Ну, что ж, на то она мать, а я ее сын! Если нет другого выхода, я готов и на шее ее носить. Любая мать имеет право на это.