Счастья тебе, Сыдылма! - страница 40

Совсем худо ей стало перед рассветом. То сомлеет, то ничего — в себя приходит. Шибко мучалась. Взял я ее на руки, как ребенка малого, в одеяло завернутого. Держу, укачиваю, может, легче будет. Тут ей вроде как полегчало, открыла глаза, говорит: «Грешна я перед тобою. Бог меня накажет на том свете. А ты не поминай лихом. Будь счастлив. Все будьте счастливы». И обратно сомлела, совсем глаза закрыла, задышала хрипло…

На этом заканчивается первый рассказ Ивана Петровича. Поговорили мы с ним еще о других делах, об узких брюках, об индивидуальной корове колхозников, о болтливых руководителях.

Разговор наш продолжался и утром за завтраком. Чуть не прозевали автобус. Мы вышли на степную дорогу, а старик все продолжал свой рассказ. Из-за того бугра, откуда я ожидал появления Жалсаба с сахаром, показался пегий от пыли автобус. Мы распрощались.

— Будьте счастливы, Петрович! Будете гостить у сына, приходите к нам. Сейчас приеду, обязательно приглашу тетю Дулму.

Мы обнялись. Я еле успел вскочить в отходящий автобус. Старик махал мне рукой. Он стоял на просторе степи Улаан-Ганга как древний, вросший в землю камень.

Два дня перебирал я в памяти рассказ старика. Снова оживало детство в Улаан-Ганге, все с самого начала — колхоз, счастливые глаза тети Дулмы, палка шабгансы, уход Жалсаба, покинувшего самую прекрасную женщину. Время по-иному освещает прошлое, и то, что тогда казалось несчастьем, обернулось добром. Сейчас мне кажется, что счастливая судьба разлучила Жалсаба и Дулму. Если бы они жили вместе, так и остались бы бездетными одинокими стариками. А теперь… Молодая жена Жалсаба родила ему четырех сыновей и трех дочерей. Некоторые из них еще учатся, другие уже работают. Двое с высшим образованием. Конечно, и Жалсабу с женой приходилось порою туговато, особенно когда дети были мал мала меньше. Иван и Дулма помогали им, как могли. Они такие: никогда никому не похвалятся, что помогали. Зато никого не забыли из тех, кто им сделал доброе. А я? Сколько получил от них подарков, пока среднюю школу не кончил? Не сосчитать. Но подарки — подарками, деньги — деньгами, а самое главное — их человеческая доброта, за которую мне вовеки не рассчитаться.

Эту новую повесть я посвящаю вам, тетя Дулма и дядя Иван! Самое светлое, самое радостное в вашей жизни я приберег для финала. Вот оно.

В тот весенний ветреный день впервые загремел гром — почти на месяц раньше обычного срока. Тетю Дулму не успели доставить в аймачный роддом. Она лежала дома. Из-за занавески я видел ее лицо. Пот катился по нему градом, морщинки собирались на переносице, но всегда радостные ее глаза сияли пуще прежнего. А потом раздалось громкое «уа».

— Мальчик!

— Сын!

— Новый человек! Новое счастье! — кричали бабки. И слезы счастья покатились из глаз Дулмы.

Я не видел мальчика, не видел, как он начал ходить по земле, не слышал его первого детского лепета — я уехал учиться в аймачный центр. Я был далеко от Улаан-Ганги, и всю эту картину нарисовало мое воображение.

Идет седеющая тетя Дулма с ребенком на руке. А рядом с ней — высокий, широкоплечий, с пышной бородой Иван Петрович. Они идут прямо на меня. А навстречу им звенят все струны всех оркестров земли, несутся звуки хуура и лимбы…

Я сижу у своего окна. На улице ветер поднимает пыль. И в тонком мареве пыли вырисовываются три фигуры. Это они идут, они. За одну руку тетю Дулму держит учительница из нашего родного села, за другую — высокая русская девушка, которая на днях станет ее невесткой.

— Мама! Тетя Дулма идет! — кричу я.

Бедная моя мама, сильно хромая, выскакивает из квартиры, стукнувшись плечом о косяк. Пусть встречает. Я не буду спешить, не буду опережать ее — обидится, что не удалось первой обнять тетю Дулму. Через минуту и я встречусь с нею, опять увижу ее счастливые, добрые глаза. Увижу женщину, похожую на зула-цветок, тот цветок, который притягивает к себе самые яркие лучи солнца, цветок, который растет на зеленых просторах моей бурятской земли. Я подарю ей эту повесть. Понравится ли ей — не знаю… Я никому еще не давал ее читать. Пусть она прочтет первой.