Сeкрeтнoе пoручениe Cтaлина - страница 16

— Для него идея, как ребёнок для матери. Он своим здоровьем — да что там! — сврей жизнью готов пожертвовать для её осуществления.

Оба примолкли. Но мыслили одинаково: «А уж про чужую жизнь и говорить нечего. Что она супротив идеи?» Генрих Григорьевич ещё раз напомнил себе, что осторожнее надо быть. Чуть себя не выдал. Молчок! Конспирация! Хороший человек Володя Киршон, но теперь, всего лишь, подсадная утка. И обо всём поспешит доложить. А иначе как? Только так и можно спасти свою жизнь — не только общечеловеческую, но и сугубо личную ценность.

Вскоре Киршона перевели, и Ягода опять остался один. Лучше б не появлялся Володя. Растревожил поэт, разбередил угасшие чувства. Но именно в эти сумрачные дни конца декабря, когда в единственное зарешеченное оконце, выходящее во внутренний двор тюрьмы, не заглядывало солнце, ярко блеснул луч надежды. Подсунули очередную записку. Со слезами на глазах читал её Генрих Григорьевич: «Верной дорогой идёте, Ягода!». Даже восклицательный знак не пожалел поставить тов. Чижиков. Всё замечательно, жизнь продолжается…

Опять вытащил на допрос Коган. Собственно, и допроса никакого не состоялось. Майор листал какие-то бумаги, курил и изредка, в прищур, поглядывал.

— О смерти, значит, подумываешь?

Ясно, Киршон передал. Может, даже в письменном виде, воспользовавшись метафорами и гиперболами, как и подобает поэту. Впрочем, пусть. Ничего особенного для мучителей не донёс.

— Так оно нелишне — подумать, — вполне адекватно ответил Ягода, но бес его попутал, и он добавил с излишней многозначительностью: — Любого из нас она ждёт в отдалённой перспективе.

— Хе-хе, так уж и в отдалённой, — посмеялся Коган и заговорщически шепнул: — Небось, ещё пожить надеешься?

И ужасное подозрение вожжёй хлестнуло Генриха Григорьевича. Он задохнулся, испытывая недостаток воздуха, а когда вернулся в камеру, нервно заходил, сцепив руки на затылке: «Неужели Коган всё знает? Да уж не сам ли состряпал последнюю записку?»

Только и думал об этом. И чем больше думал, тем больше поддавался панике. А потом и вовсе чудовищная мысль пришла в голову. А предыдущие записки? От кого они? Может, только первая и была от истинного адресата. Та, которую принёс стражник с рассечённой губой. А потом в игру включился Коган и его присные. Новые догадки покатились комом с горы. Это ведь были хорошо известные ему, Генриху Григорьевичу, провокационные методы, внедрённые в практику им самим и другими ассами агентурной работы. Вот, когда аукнулось.

Но сейчас мало фактов, чтобы сделать однозначный вывод. Все записки съедены, почерк не сличишь. Да он особо их и не разглядывал, не вникал в особенности почерка. Всё внимание — на содержание. Тревога росла. Но был же, был разговор в Кремле! И секретное поручение было. Может, оно уже не стало секретным? И теперь эти деятели плетут интриги против самого вождя? Готовится заговор? Если так, то конец. Не дай бог сместят и арестуют Сталина, или отравят, подстрелят. Ведь единственная надежда на спасение только от него. Господи! Если ты всё-таки существуешь, спаси и охрани Иосифа Виссарионовича.

Мысли, полные отчаяния, переключались на бодрые. Да нет, кремлёвский сиделец совсем не нуждается в защите и поддержке потусторонних сил. Он достаточно мудр и хитёр. Его, стреляного воробья, на мякине не проведёшь. О, скорей бы настал час освобождения!..

Долгожданный час придёт, и ему, верному соратнику, воздастся по заслугам. За все лишения, испытанные здесь. За все страдания, которым подвергался. Только вот… что именно воздастся?.. Увы, перегорел. Не надо ему теперь ни славы, ни почёта, ни должностей. Спокойно бы дожить свой век. Земной его путь, так или иначе, подходит к концу. А небесной жизни не предвидится. Он сам так захотел, так свою жизнь выстроил — с убеждённостью в её отсутствии после смерти. И, стало быть, сейчас текут последние годы (месяцы, деньки, какая разница?) перед бесконечной пустотой…

В начале января наступившего тридцать восьмого года возили в Генпрокуратуру. На аудиенцию к Вышинскому, главному обвинителю предстоящего процесса. Генрих Григорьевич держался молодцом. Кто подбрасывал последние записки, осталось неясным, но сомнения не вызывало, что так или иначе тов. Чижиков держит руку на пульсе событий. Он по-прежнему всеведущ и всемогущ. Здесь на земле, в отдельно взятом государстве, он полностью заменил дискредитированного бога. А товарищ Вышинский, читая документы следствия убедился, что товарищи поработали на славу: