Селинунт, или Покои императора - страница 28

Еще один момент: долгая, очень долгая прелюдия, необычная подготовка к появлению Жеро. Вы как будто понимали, что прежде чем перейти к необъяснимому, нужно описать обстановку и передать Ваши тогдашние страхи по поводу того, что в палату могут привезти умирающего или тяжело раненного, как часто бывает в отделении интенсивной терапии. Совокупность этих предварительных замет создает настоящий психологический субстрат, без которого вся история не смогла бы разрастись до таких размеров, как это случилось впоследствии».

«Я перечитываю Ваше письмо.

Палата была на трех человек, но одна койка оставалась свободной, незанятой, разделяя Вас и подвижного старичка, которому предстояла операция простаты. Он постоянно говорил Вам о своей болезни и о своей семье, не давая спать по ночам своими стонами. Он получал много открыток, много лакомств, цветов и принимал много посетителей, в том числе своего пастора. Сам он был сборщиком пожертвований и регентом хора в той самой церкви, колокольню которой указывал Вам пальцем. Обычно пастор перед уходом читал шепотом короткую молитву и прощался с пациентом, утверждая, что все будет хорошо. Это было не столь очевидно. На Вас снова низвергался его монолог. Голубоглазый, свежий и розовый старичок, опершись на подушки, беспрестанно удивлялся Вашему одиночеству, тому, что никто к Вам не приходит. Вы говорите, что в Америке это всегда тревожный признак. Будучи дилером нескольких марок автомобилей, он обещал раздобыть Вам классную подержанную машину, когда Вы отсюда выйдете, это утешит Вас в том, что за все пребывание в больнице Вы не получили ни одного письма, ни одной телеграммы. То, что Вы не женаты, и он ни разу не видел, чтобы Вы раскрывали Библию, положенную у Вас в изголовье, беспокоило его по-иному. Он предлагал Вам свои конфеты, варенья, словно бедному сиротке. Сласти ему, конечно, были противопоказаны, но ему их все продолжали приносить. А цветы доставались медсестрам. Только открытки он оставлял себе. Чему он был обязан такими проявлениями внимания?.. Он навевал Вам мысли о некоем домашнем божестве, ларе, покинувшем родной очаг, который принимает дары, но не прикасается к подношениям, оставляя лепешки грызунам и птицам.

Но это, увы, была лишь хорошая сторона ваших отношений. Все время, пока он говорил, Вы следили за уровнем некой жидкости, смешанной с кровью, которая по прозрачным трубочкам стекала в баночку рядом с его кроватью. Он разъяснил Вам, как действует эта система. Иногда даже откидывал одеяло, задирал подол рубашки, завязанной на спине, и, приподняв головку члена большим и указательным пальцами, высвобождал мочеиспускательное отверстие, распухшее от катетера. Вы бы вполне обошлись без такой наглядности. Столь скромное орудие — не могли Вы удержаться от мысли — и породило в более счастливые дни столь прекрасное потомство. Вы не могли отвести взгляда от этих кровавых капель, уже предвидя момент, когда болтовня вдруг прервется криком и угаснет в долгом жалобном речитативе, более мучительном для Вас, чем собственный недуг. По правде говоря, Вы так хорошенько и не поняли, что происходит в системе сообщающихся сосудов мочевого пузыря и баночки, в мочеиспускательном канале, поврежденном изнутри инородным телом. Особенно ночью Вам было невыносимо присутствовать при этих мучениях, не в силах что-либо сделать. Когда терпеть уже не было мочи, несчастный судорожно нажимал кнопку вызова медсестры. Где-то далеко дребезжал звонок, а в коридоре над дверью зажигалась лампочка. Но никто не приходил. Были другие срочные вызовы, другие больные, испытывавшие те же спазмы, те же судороги. Как Вы тогда ненавидели всех этих сестер, не прибегавших тут же! Как вдруг становилось невозможно дышать этим воздухом, отравленным сукровицей и причитаниями! «Oh God! God![36] Пусть он перестанет мучиться!» К кому обращали Вы эту молитву? Вы ловили себя на том, что молитесь за этого старика, который донимал Вам своим славословием, своими нравственными устоями, своим поникшим мужским достоинством. Но вскоре Вас охватывал гнев. Эгоизм брал верх. «Хоть бы он замолчал! Хоть бы все это кончилось!» Наконец, приходила сестра и резко задергивала занавеску, чтобы закрыть от посторонних глаз кровать старика. Предполагалось, что Вы спите. Странное предположение, даже если бы доза снотворного была в три раза больше, даже если бы тень медсестры не вырисовывалась на занавеске зловещим силуэтом, даже если бы шприцы не звенели о металлический поддон. Нужно было продуть систему трубочек. Вы так и не могли понять, успокаивался ли больной от действительного облегчения или от того, что терял сознание. Но пока не наступала передышка, вы слышали хриплое, прерывистое дыхание, завершавшееся длинным и глубоким вздохом, который вполне мог выражать и наслаждение, и испытывали такое же чувство неловкости, как если бы приложили ухо к перегородке и вдруг поняли, что за ней происходит нечто такое, о чем Вам лучше бы не знать.