Семьдесят девятый элемент - страница 39

Заставляю себя не думать о тех троих, ни о Романцове. С Романцовым для меня все ясно. А трое — пусть перешептываются. Есть о чем поразмыслить и без них.

День был обыкновенный, крутился, как всегда, и успел сделать многое. И многим. Всякое: хорошее и скверное в их понимании. А вот для Темки времени я не сумел найти.

Как-то получается странно: для близкого, для своего человека и доброе слово, и доброе дело находятся в последнюю очередь. Наверное, потому, что подспудно прикидываешь: ничего, свой, подождет, а в случае чего — не обидится, не осудит. Наверное, потому и не поговорил с Темкой.

Интересно, догадывается ли, почему он, старший геолог структурно-литологической партии Артемий Залужный, для меня больше, чем просто подчиненный, и даже больше, чем сын двух друзей моей юности? Вряд ли догадывается, и ни к чему это. Случись такое, многое станет сложней в наших отношениях, определенных и ясных — отношениях близких товарищей, старшего и младшего.

Темку я люблю, хотя никогда не говорил ему об этом и не скажу — не переношу всяких слюнявостей.

Но в глубине души, пожалуй, становлюсь сентиментален. Возможно, сказывается возраст: пятьдесят два. В такие годы впору нянчить внуков, катать их в голубенькой колясочке, баловать мороженым. Внуки скоро появятся, в этом не сомневаюсь, нынче молодежь на решения скора. Валерка — студент второго курса. В собственном представлении — самостоятельная личность.

Валерка в Ташкенте, через три дня — учебный год. Он как-то — едва заметно, впрочем, — отдалился от меня, ничего не поделаешь.

Многодетных матерей — награждают. Если бы награждали отцов тоже, выдавали знаки отличия даже за одного выращенного, воспитанного человека, — мне и тогда не пожаловали бы самой маленькой медальки, я понимаю. Отцом я оказался неважным. Настоящей близости с Валеркой у меня не вышло, хотя могу сказать честно — худого Валерке не делал, не обижал, был справедлив, насколько умел, учил хорошему, как умел. Но где-то, видно, допустил непоправимые промахи, Валерка подрос, и настоящей близости у нас не оказалось.

Больно. И — непоправимо, я понимаю.

Не знаю, пошел бы Валерка в геологию, сложись у нас иначе, или все равно выбрал бы другую профессию. Иногда кажется — пошел бы. Но чаще думаю, что все равно потомственным геологом он бы не стал — сейчас у молодых не в моде следовать по родительским дорогам, они жаждут самостоятельности, часто идут наперекор традициям только из желания идти наперекор. Я не стал возражать, когда Валерка решил поступить на медицинский. Я привык уважать людей самостоятельных и не стал противиться.

А Темка, помимо всего прочего, — геолог, у нас общие интересы, делаем одно дело. И вообще независимо от всяких объективных причин и обстоятельств Темка Залужный нравится мне.

Есть в нем подлинная, непоказная и не ради житейских благ увлеченность работой, а это качество я ценю прежде всего. Есть у него прямота и резкость суждений, готовность отстаивать свое мнение до конца, пойти, если понадобится, поперек течения, вопреки мнению большинства. Есть у Темки и такая черта, как сдержанность, немногословие, — терпеть не могу пустобрехов и демагогов. Нравится в нем и легкий взгляд на деньги — не мусоренье, а именно легкость, без фетишизации: есть — хорошо, нет — проживем, как сумеем. У них даже лозунг висит соответствующий в землянке, писал его именно Темка, никто иной. И свойственная большинству нынешних молодых ироничность, нескольконастораживающая меня, в Темке не смущает: она естественна и отнюдь не цинична, от цинизма Темку надежно хранят честность и убежденность в правоте наших принципов.

Возможно, я преувеличиваю его достоинства. Недостатки, разумеется, у него есть. Но убежден: плюсы у Темки преобладают. Даже над таким существенным минусом, как некоторая Темкина неуравновешенность, способность поддаться мимолетному настроению, раздуть, случается, из мухи слона. Думаю, что это — явление возрастное, с годами пройдет, а если сохранится, с таким недостатком еще можно жить на свете. Всех нас лепили из простого, не райского материала.