Семья Тибо. Том 1 - страница 41

— А твой брат? — спросил Даниэль.

— Антуан, конечно, отличный мужик, но его никогда не бывает дома, понимаешь? И потом — он мне этого никогда не говорил, — но я подозреваю, что и ему дома не очень-то нравится… Он был уже большой, когда мама умерла, потому что он ровно на девять лет старше меня; и Мадемуазель никогда особенно к нему не приставала. А уж меня-то она воспитывала, понимаешь?

Даниэль молчал.

— У тебя совсем другое дело, — вернулся Жак к прежней теме. — С тобой хорошо обращаются, тебя воспитали совсем в другом духе. Возьми, например, книги: тебе позволяют читать всё что угодно, библиотека у вас открыта. А мне никогда ничего не дают, кроме толстенных растрёпанных книжищ в красно-золотых переплётах, с картинками, всякие глупости вроде Жюля Верна. Они даже не знают, что я пишу стихи. Они бы сделали из этого целую историю и ничего бы не поняли. Может, они бы даже наябедничали аббатам, чтоб меня там ещё строже держали…

Последовало долгое молчание. Дорога, уйдя от моря, поднималась к рощице пробковых дубов.

Вдруг Даниэль подошёл к Жаку и тронул его за руку.

— Послушай, — сказал он; голос у него ломался и прозвучал сейчас на низких, торжественных нотах. — Я думаю о будущем. Разве угадаешь, что тебя ждёт? Нас могут разъединить. Так вот, есть одна вещь, о которой я давно хочу тебя попросить: это будет залогом, который навечно скрепит нашу дружбу. Обещай мне, что ты посвятишь мне первую книжку своих стихов… Не указывай имени, просто «Моему другу». Обещаешь?

— Клянусь, — сказал Жак, расправив плечи. И почувствовал себя почти взрослым.

Дойдя до перелеска, они присели отдохнуть под деревья. Над Марселем пылал закат.

У Жака отекли ноги, он разулся и вытянулся в траве. Даниэль глядел на него, не думая ни о чём; и вдруг отвёл глаза от этих маленьких босых ступнёй с покрасневшими пятками.

— Гляди, маяк, — сказал Жак, вытягивая руку.

Даниэль вздрогнул. Вдали, на берегу, прерывистое мерцание прокалывало серную желтизну неба. Даниэль не отвечал.

В воздухе было свежо, когда они снова пустились в путь. Они рассчитывали переночевать под открытым небом, где-нибудь в кустах. Однако ночь обещала быть очень холодной.

Прошагали с полчаса, не обменявшись ни словом, и вышли к постоялому двору; он был свежевыбелен, над морем высились беседки. В зале с освещёнными окнами было, кажется, пусто. Они стали совещаться. Видя, что они колеблются на пороге, хозяйка отворила дверь. Она поднесла к их лицам масляную лампу со стеклом, сверкавшим, как топаз. Женщина была маленькая, старенькая, на черепашью шею падали золотые серьги с подвесками.

— Сударыня, — сказал Даниэль, — не найдётся ли у вас комнаты с двумя койками на эту ночь? — И, прежде чем она успела о чём-либо спросить, продолжал: — Мы братья, идём к отцу в Тулон, но мы вышли из Марселя слишком поздно, и нам до ночи не добраться до Тулона…

— Хе, я думаю! — сказала, смеясь, старушка. У неё были молодые весёлые глаза; говоря, она размахивала руками. — Пешком до Тулона? Да ладно уж сказки рассказывать! Впрочем, мне-то что до этого! Комната? Пожалуйста, за два франка, деньги вперёд… — И, видя, что Даниэль вытащил бумажник, добавила: — Суп на плите — принести вам две тарелки?

Они согласились.

Комната оказалась на антресолях, с одной-единственной кроватью, покрытой несвежими простынями. По обоюдному молчаливому согласию они быстро разулись и шмыгнули, не раздеваясь, под одеяло, спиной к спине. Оба долго не могли уснуть. В слуховое окно ярко светила луна. По соседству, на чердаке, вяло шлёпались крысы. Жак заметил отвратительного паука, который прополз по серой стене и исчез во мраке; Жак дал себе слово всю ночь не спать. Даниэль в мыслях снова переживал свой плотский грех; фантазия услужливо раскрашивала воспоминание в яркие цвета; он лежал, боясь шелохнуться, обливаясь потом, задыхаясь от любопытства, отвращения, сладострастия.

Наутро, когда Жак ещё спал, а Даниэль, спасаясь от своих видений, собирался умыться, внизу послышался шум. Всю ночь Даниэля неотвязно преследовали картины любовного приключения, и первой его мыслью было, что сейчас его потребуют к ответу за разврат. В самом деле, дверь, не запертая на засов, отворилась; это был жандарм, которого привела хозяйка. Входя, тот задел о притолоку головой и снял кепи.