Сердца в строю - страница 15

Да не впрок пошел гостинец. Заболела девочка животом, два дня маялась, криком кричала, а на третий умерла. Оглушенная нежданным горем, сидела Марыся над маленьким — в аршин — гробиком, не отрываясь смотрела в восковое крохотное лицо. Входили, выходили из хаты люди, кто-то причитал в углу, кто-то шепотом звал ее и тихонько дергал за рукав, а она сидела окаменев, и все смотрела на запекшиеся губы, на закрытые синими веками глаза, в уголках которых застыли слезы.

Но видно, права поговорка: «Пришла беда — открывай ворота!» Еще не выплакала Марыся всех слез, а в далеком стрелковом полку уже писал старшина похоронную на красноармейца Дмитрия Бороша, павшего смертью храбрых в бою с белофиннами на Карельском перешейке.

Новое горе сломило душу Марыси. Куда девалась веселая певунья и быстроногая плясунья! Тяжелая темнота залила глаза, сухим и злым стал разучившийся улыбаться рот, хриплым — голос. Как в склепе, в осиротевшей хате жила она со своим беспросветным горем.

Нежданные жильцы не изменили ее образа жизни. То целыми днями она молча сидела у себя за занавеской, то с утра уходила в лес и возвращалась к вечеру еще черней и злей. Говорила нехотя: «да», «нет» — и весь разговор.

Но нет силы сильнее времени. Все чаще и чаще стала перехватывать Анна неулыбающийся Марысин взгляд, устремленный на Светланку. Сядет Марыся в углу и, насупившись, смотрит, как играет Светланка, как ласкается к матери, прислушивается к ее птичьим, непонятным песням.

Однажды, когда Анна расчесывала Светланкины волосы и вплетала в белокурые косички ленточку, хозяйка, долго смотревшая из угла темными глазами, вдруг упала на лавку и надрывно завыла. Анна растерянно гладила содрогающиеся плечи Марыси, уговаривала:

— Ну что вы! Успокойтесь! Не надо!

— И моя бы теперь такая была, — причитала хозяйка. — Кровиночка моя ненаглядная!

Долго в тот день лежала Марыся ничком на лавке, сжав руками растрепанную голову. Но с этого времени словно смягчилось ее сердце. Робко, застенчиво стала она оказывать мелкие услуги жильцам: возилась со Светланкой, мыла и причесывала ее, пекла ей коржики с маком, бегала к соседям за молоком. Словно неяркое солнце заглянуло в старую хату. И от этой ничтожной ласки легче стало дышать и жить!

Полк, в котором капитан Верховцев командовал ротой, с тяжелыми боями отходил на восток. Сухое, знойное небо, желтая, в душу проникающая пыль, бестолковщина перепутанных маршрутов и противоречивых распоряжений.

После одного особенно утомительного перехода, когда вконец измученные бойцы расположились на ночлег, Верховцева вызвал командир полка. Наскоро умывшись и подшив подворотничок, Алексей пошел в избу, где остановился Гусев. Маленькая комната с темными обшарпанными стенами и громоздкой печью тускло освещена керосиновой лампой с разбитым закопченным стеклом. Гусев и незнакомый полковник с морщинистым лицом сидели за столом и пили чай из алюминиевых солдатских кружек. Перед ними на газетном листе лежало крупно нарезанное сало и стояла открытая банка рыбных консервов в «собственном соку».

Увидев Верховцева, Гусев отодвинул в сторону недопитую кружку и повернулся к полковнику:

— Вот Верховцев. Прошу любить и жаловать!

Полковник пожевал губами и чуть заметным кивком головы ответил на приветствие Верховцева.

— Обстановку знаете? — отрывисто спросил он недовольным тоном, словно Верховцев был виноват в том, что вот уже столько дней дивизия отступает, теряя людей и технику, и никак не может уйти из-под ударов наседающего врага.

Как только заговорил полковник, Гусев пошел в темный угол избы и присел на деревянный непокрытый сундук. Верховцеву показалось, что командир полка огорчен и встревожен.

— Знаком с обстановкой, — коротко подтвердил Верховцев. Он еще не знал, о чем будет идти речь, но догадывался, что положение дивизии, по всей вероятности, осложнилось и ночной вызов имеет к этому прямое отношение.

— Тем лучше, — и полковник, резко поставив на стол кружку, посмотрел в угол, где сидел Гусев. — Вот прошу, полюбуйтесь, — раскрыл он висевший на боку планшет и провел по карте пальцем. — Один мост остался, а за ночь нужно и медсанбат перебросить, и тылы… А тут еще беженцы, детишки, старики. Смотреть тошно!