Серенада большой птице - страница 16
Раз, когда я нарушил строй и он тут же схватил штурвал и выжал вперед, я сказал:
— Слушай, Сэм, у меня единственный способ выучиться: сидеть и вести эту штуковину.
Шли мы тогда над Англией. О вражеских истребителях ни слуху.
— На тебе жизнь девяти товарищей, — заорал он. — Время у тебя будет. Берись и веди штуковину, — и передал мне управление.
Я был готов убить его — из пулемета, или топором, или ножом, что под руку попадется.
А на земле все по-другому.
— Подлец я был сегодня, — сказал он мне тогда. — Не знаю, что со мной творится.
Я смолчал, он ведь прав, в самолете еще девятеро, и я могу всех загубить в любой день и час. Но от усталости не могу задержаться мыслью на этом. Надо потом выбрать момент, обдумать по новой.
Пожалуй, мы все дружно разбились бы, если б Сэм сам не сказал, чтоб его отстранили от полетов. Доктор Догерти лишь одним глазком глянул и решил:
— Три дня сидеть на земле. Никаких пробных полетов, ничегошеньки, сплошной постельный режим.
— Доктор у нас молодчага, — говорит Сэм.
— Лучше всех среди здешней братии, — в полный голос произносит Бэрд. — Самый лучший. — Бэрд пьян, криклив, несносен.
— Давайте-ка все по койкам, — выкладывает Сэм. — Завтра поедем гулять в увольнение.
Лондон
До того я не в себе, когда садимся в поезд, что первую половину дороги до Лондона и в окно-то не гляжу, только тут соображаю, сколько пропустил. А за окном все та же заботливо прибранная зеленая Англия.
Вспоминается, в какие города прибывал я поездом. Денвер, Бойсе, Филадельфия — вот уж велика.
Выходим на вокзале Кингс-Кросс, берем такси до Пиккадилли.
— Только не в клуб Красного Креста, — предупреждает Сэм. — Надоела армия донельзя.
Всем нам донельзя надоели пилоты, да и сами друг другу, когда ни про что иное и не думаешь.
На фоне лондонских аэростатов заграждения Сэм смотрится отлично. Решаюсь побыть с ним и дольше, надеюсь, поладим.
Шофер подыскал нам гостиницу, спрятанную в глубине двора на Сент-Джеймс-стрит. Две кровати встык, зеленые шелковые покрывала. Ложимся на них, попиваем виски, чтоб собраться с духом.
— Ничего коечки, — говорит Сэм.
— Ничего комнатка, — отвечаю я.
Теперь мы готовы прогуляться. Теряю Сэма в первом же питейном заведении. Бреду по пустынной улице под яркой луной. Ночь прохладная, ночь мирная, без зениток, без «сто девятых» в тучах, и туч нет, только аэростаты блещут среди звезд.
Просыпаюсь в нужной кровати в нужной гостинице, Сэм рядом. Хороша постель, мягкая и глубокая, будто сама ночь.
Потом меня будит Сэм:
— Сходим в церковь.
Стоим в уголке Вестминстерского аббатства и наблюдаем входящих. Никакой толкотни. Тишина, и люди входят тихо.
На протяжении почти всей службы я в свете свечей рассматриваю цветные окна этого извечного прибежища, острова мира в сердце города войны.
После этого мне все равно куда. Сэм должен с кем-то повстречаться. Я скитаюсь по улицам. Смотрю на баржи и катера, слушаю Биг Бен, поджидаю Черчилля, не покажется ли на Даунинг-стрит, 10.
Выстоял очередь на автобусную экскурсию, другим автобусом возвращаюсь. Рассуждаю, каково было бы жениться на принцессе и жить во дворце. Куда ни глянь, Лондон, всюду Лондон. И уж очень много военных, очень много американцев, очень много чумазых детишек. Кое-где руины, в других местах повреждения невелики, но в общем-то все целое и древнее и немножко привлекательное.
С краю толпы, собравшейся поглазеть, как силач-горбун рвет напополам телефонную книгу, заприметил я девушку. Стою рядом с ней, смеюсь вместе с нею, улыбаюсь ей, когда она оглянулась на меня.
— Ну и сила! — говорю. Она по-прежнему улыбается.
Мы с ней перекусили в русском заведеньице на Оксфорд-стрит, пьем густо-каштановое пиво до самого закрытия в тихом кафе под названием, кажется, «Герб новолуния». Там мы мечем дарты, три раза подряд проигрываем англичанам-саперам.
Она и русская, и чешка, с подмесью польской и французской.
— Зови меня Мэри, — говорит.
Ее темные волосы небрежно свисают копной, глаза ясные-ясные и глубокие. На работу ей заступать в полночь.
Я распрощался с ней в тенистом сумраке, улица залита ласковым лунным светом.