Сестренка батальона - страница 36
Речевые обороты Садовского в шутку, кстати и некстати, повторял весь батальон.
Румянцев с первой же встречи оценил нового начальника штаба: говорит по-немецки отлично, аккуратен, подтянут — такой не потерпит в батальоне разгильдяйства...
Наташа, как и солдаты, считала Садовского необстрелянным пижоном. Вот попадет под бомбежку или хотя бы под хороший артобстрел, сразу весь лоск порастеряет.
В обороне в Карпатах было тихо. В городок, приткнувшийся к подножью гор, днем доносились две-три ленивые пулеметные очереди, — значит, кто-то высунулся из укрытия. Зато ночью становилось весело. Под прикрытием темноты танкисты начинали, как говорил Братухин, вправлять фашистам мозги. Замполит Клюкин обычно «толкал речугу», после нее румыны группами и в одиночку спускались с гор. Вслед беглецам торопливо плевали немецкие пулеметы, им трещотками вторили автоматы, и в горах долго носилось, ослабевая, раскатистое эхо.
Танкисты встречали перебежчиков шумно, угощали мясной тушенкой. На другую ночь кто-нибудь из вполне освоившихся румын призывал своих товарищей сдаваться в плен «хорошим, веселым русским парням».
Однажды, после очередного такого выступления, у рупора, аккуратно поправив полы шинели, лег капитан Садовский. Он обращался к немцам. Танкисты насторожились: а что, если капитан уговаривает немцев построже следить за румынами?.. Потом Садовский играл пленным на скрипке, а они, окружив его, хлопали в ладоши и пели... С этой ночи танкисты стали относиться к начальнику штаба без иронии, но недоверчиво, а Федя Братухин даже незаметно следил за ним...
Когда начались бои, Садовский вместе с танками пошел в атаку. Это тоже было непонятно и подозрительно. Но Садовский увлек вперед пехоту, которая залегла под перекрестным огнем вражеских пулеметов, загородив путь своим же танкам. Сделал он это просто и легко: перебежками вырвался вперед и, махнув пистолетом, побежал дальше. Подчинившись его властной, уверенной силе, автоматчики поднялись, ринулись вперед, обгоняя капитана.
Постепенно Садовского полюбили. За его смешную речь и строгую подтянутость, за веселый безобидный характер и какую-то особую, как у Лимаренко, бьющую ключом жизнерадостность. И за скрипку и за этот вот номер в концерте...
Клуб дрожал от хохота. С потолка струился песок.
Наташа тоже хохотала. Но вместе с тем она помнила грубость Братухина и насмешливые слова Марякина, ее беспокоил чей-то пристальный взгляд, под которым она чувствовала себя незащищенной и сердилась и недовольно оглядывалась вокруг...
Человек, взгляд которого тревожил ее, находился на сцене. Он смотрел в щелку занавеса, зло досадуя на себя, на свою робость, и завидовал Марякину, который присел на корточках рядом с нею. Наташа не знала, что, проснувшись ночью и убедившись, что Садовский спит, человек этот вытаскивает из-под набитой травой подушки блокнот и при свете карманного фонаря по памяти рисует ее, то задумчивую, то перевязывающую раненого, сидящую на жалюзи танка, который мчится в атаку.
Глава восьмая
Вечерами, в свободный после ужина час, офицеры набивались в штабную землянку. Заботливый майор Клюкин просил писаря Прошина позвать Наташу. Она садилась у печки и подкладывала дрова. Отсветы бьющего в открытую дверку огня падали на задумчивые лица. Садовский играл на скрипке. От его мечущейся руки пламя коптилки в снарядной гильзе трепетало, и ломаные тени шарахались по стенам.
Вязников читал на память Маяковского, Суркова, Симонова. Читал без перерыва, не называя автора, не говоря названия.
Наташа испытывала радость от новой, необычной и потому особенно дорогой встречи со знакомыми строками. И то, как, читая, Вязников отчаянно рубил руками воздух, как он стоял, подавшись вперед, и яростно, будто защищая свое жизненное кредо, произносил слова, наполняло Наташу удивительным чувством, какое бывает при ощущении, что ты обрел единомышленника.