Сестренка батальона - страница 8

— Нет, нет, ты будешь жив, мы будем живы! — вдруг спохватилась она. Схватила его руки, сжала ладонями его лицо. Он сдержанно поцеловал ее, незаметно вздохнул.

Спустя много-много томительных минут тяжелого молчаливого раздумья Виктор уснул. Наташа спать не могла. Всю ночь пролежала она с открытыми глазами, уже ни о чем не думая, не в силах думать. Белел столб в центре палатки. «Почему в темноте он белый? — спрашивала себя Наташа, хотя это ничуть ее не интересовало. — Почему он белый? Почему?» Наташа без конца повторяла этот вопрос, одно это слово, и уже забыла, к чему оно относится, и напрасно пыталась вспомнить.

«О чем я думала? Что — почему? Что — почему?» — и оттого, что не могла вспомнить, чувствовала, как охватывает ее все большая тревога, будто она забыла что-то очень важное — такое, без чего нельзя жить.

— Виктор, Виктор, ты спишь? — шепнула она, сунув застывшую руку в расстегнутый ворот его гимнастерки.

— Что, Наталка? Тебе надо беречься. Не простудись, — проговорил он сквозь сон.

Ночь, казалось, никогда не кончится. Бесконечная, тревожная, она утомила Наташу. И вместе с тем Наташа боялась наступления дня. Снова и снова она перебирала причины своей тревоги, пытаясь найти их неосновательными. Но перед глазами вставало строгое лицо Виктора и то, как шли они по мокрой траве, и как он, не стесняясь солдат, вопреки своему жесткому правилу, бережно целовал ее ладони — одну, потом другую, и его нервное возбуждение, с каким говорил он здесь, в палатке. И то, что впервые рассказывал ей о предстоящей атаке, чего, наверное, комбату делать не полагалось. И вдруг пришла ужасающая по своей ясности мысль: «Это последние часы, когда мы вместе. Последние часы...» Наташа торопливо пошарила под подушкой. Найдя фонарик, прицепила его на пуговку комбинезона так, чтобы свет не очень падал Виктору на лицо, но освещал его. Обветрннное, обожжкенное солнцем, опаленное жаром брони лицо... По-юношески тонкая шея. Тонкие, резко очерченные волевые губы. Все это до мельчайшего изгиба, до последнего волоска родное, дорогое, милое.

«Разве может случиться, что его не станет? — думала она. — Не станет этой смуглой кожи, этого единственного, неповторимо родного теплого запаха тела, этой родинки на шее?.. Нет, нет, это нервы!» — «Какие глупости: на войне — и нервы!» — оборвал другой голос. — «Нет, это нервы! — убеждала себя Наташа. — Все будет хорошо, все будет завтра хорошо».

Но она уже не верила этим словам. Тревога прочно засела внутри и коношилась, копошилась, не позволяя забыть о себе.

Виктор спал беспокойно, разбрасывал руки, стонал, тяжело и обиженно всхлипывал, как маленький ребенок. Сейчас он и казался Наташе слабым, беспомощным, маленьким ребенком, нуждающимся в ее заботах, ласке и любви.

Лес еще спал. Было тихо, сумрачно, сыро и зябко. В темно-зеленом парадном кителе, со всеми орденами на груди, в новенькой фуражке, подтянутый, властный Румянцев выключил фонарик. Щелкнула кнопка планшета, под целлулоид которого была засунута карта-десятикилометровка. Закрыли свои планшеты офицеры и старшина Летников.

— Приказ ясен?

Лейтенант Лимаренко — в кожаной на молниях куртке, чуб выбивается из-под шлема — шагнул вперед.

— Товарищ гвардии майор, разрешите идти первым!

— Разрешите, товарищ комбат! — два шага вперед сделали ротные Ежиков и Пастухов. За ними шагнул старшина Летников, и тут же два шага вперед сделали все танкисты. Из этой придвинувшейся к комбату шеренги вышел вперед старшина Братухин.

— Товарищ комбат, разрешите обратиться? Наш экипаж во главе с лейтенантом Ежиковым...

— Отставить! — Румянцев чуть приметно, одними глазами, улыбнулся. «Какие парни! Стоит сказать одно слово, и первым пойдет Валька Ежиков. Он умеет хорошо слушать и совсем не умеет говорить. Самый лучший мой ротный... Или Лимаренко, дорогой сорванец Сережка Лимаренко. Если у меня будет сын, я хочу, чтобы он стал таким же. А Гриша Пастухов? Или старшина Летников? «Николай — давай закурим», ласково подразнивает его Федя Братухин. Одно слово — и каждый из них пойдет первым и погибнет, потому что немцы сосредоточат на первом танке весь огонь. Дорогие мои парни!..»