Северные рассказы - страница 43
Поток воспоминаний, нахлынувший на Ивана Лаврентьевича, захватил его и повлек за собой…
Быстро летели дни первого года зимовки. Полярная ночь сменилась радостными днями рассвета и пробуждающейся природы. Затем зашумели ручьи, начали оседать снежные сугробы и неожиданно, почти без всякого перехода, наступило полярное лето. С чувством удовлетворения Иван Лаврентьевич подготовлял к отправке на Большую Землю ящик тщательно и любовно упакованных материалов научных наблюдений. Здесь были результаты его годичных трудов. Но были еще и такие труды, которые нельзя было упаковать в этот ящик; зимой он иного занимался самообразованием, осваивал другие специальности и много читал. Читал с жадностью и почти без разбора все, что было в библиотеке на зимовке. Он чувствовал, что за этот год вырос и возмужал.
Как это всегда бывает с человеческой памятью, время сгладило все трудности работы, сложность полярных будней, но сейчас он вспомнил, как однажды чуть не погиб, застигнутый пургой во время наблюдений. Всего триста метров отделяло его от дома, но эти триста мет ров были насыщены нечеловеческим напряжением сил и воли… Однажды в последних числах марта он отправился на очередные наблюдения к футштоку, установленному на берегу бухты. Была солнечная морозная погода, в воздухе ощущалась какая-то настороженная тишина, ледяные иглы искрились мириадами алмазных бликов, пронизывая пространство. Солнце светило сквозь едва ощутимую матовую пелену, повиснув среди колец многоцветного гало. Изредка короткими, как удары, порывами проносился ветер, сопровождаемый свистящими струйками поземки. Как потом узнал Иван Лаврентьевич, все эти признаки предвещали пургу, но тогда он был еще мало опытен и, отправляясь на место наблюдений, обратил внимание только на то, что удары ветра становятся все сильнее, промежутки затишья между ними укорачиваются.
Сделав необходимые отсчеты и записи, он поправил шапку, надел рукавицы и пошел домой. В это время ударил новый, особенно сильный порыв ветра, и в природе все изменилось: солнце померкло, в воздухе поднялась снежная пыль и понеслась неудержимым хлещущим по током. Казалось, это не ветер, а водопад обрушился на землю и, сметая все на пути, с воем помчался по просторам полярного моря…
Трудно было не только идти, но и просто стоять. Ветер толкал и прижимал к земле. Снежная пыль, как иголками, больно колола и резала лицо. Крепко зажав в руке книжку для записи наблюдений и прикрыв другой рукой лицо от потоков снега, согнувшись и полуотвернувшись от ветра, Иван Лаврентьевич преодолевал шаг за шагом. Временами останавливался, чтобы перевести дыхание и восстановить ускользающую ориентировку. Последней служила утоптанная тропинка и приблизительное направление ветра относительно расположения домов зимовки. Тропинку Иван Лаврентьевич быстро потерял, да и как она могла сохраниться в этой свистопляске разбушевавшейся природы?
Не пройдя и половины расстояния до дома, он вдруг уперся в какую-то стену. По всем признакам это была заброшенная салотопка, в которой летом во время промысла морского зверя вытапливали сало. Здесь можно было переждать пургу, но близилось время очередного наблюдения на площадке около дома, а до него еще добрых двести метров.
В нем боролись два желания: войти в салотопку и переждать пургу или продолжать идти к дому, так как скоро срок наблюдений, которые без него могут и не сделать. Иван Лаврентьевич, прижавшись к стене, искал относительного затишья от этих непереносимых ударов ветра. С трудом открывались глаза, залепленные снегом. Ресницы поминутно смерзались, и, чтобы их расклеить, приходилось тереть глаза рукавицей, а это было больно.
Терялись силы в борьбе, и все заманчивее становился занесенный сугробом вход в салотопку, едва видный в двух шагах сквозь мелькающую пелену несущегося снега…
С трудом оторвавшись от стены, Иван Лаврентьевич пополз в том направлении, где, ему казалось, должны были быть дома зимовки.
Через час Иван Лаврентьевич сидел в своей уютной комнате, развешивая у печки одежду. Во всем теле была неимоверная усталость, хотелось спать.