Сезоны - страница 3

Что напоминало некоторое время об уехавшей или, точнее сказать, бросившей его жене, так это порядок. Душа-Марина постаралась, чтобы он до конца осознал цену своих утрат. Но Громов за какие-нибудь два-три дня покончил с Марининым порядком. И поэтому вроде бы реже стал мельтешить у него перед глазами, если глаза закрыть, Маринин ярко-синий свитер. Все реже чудился ему раздраженный Маринин голос, и все более глухим становился он.

Все бы ничего, но именно сегодня, в среду, с утра, вернулось к нему предполевое подавленное состояние и загадочный голос то с сочувствием, то с жалостью, то с язвой принялся капать ему на мозги, убеждая его не без успеха в том, что он самый пошлый, самый никчемный, самый ненужный на свете. Целый день, как лунатик, бродил Громов за поселком. Вернулся домой, а там, черт бы его побрал, Джек дожидается, грозит, втык, мол, обещала дать ему Роза, ежели он оружие не сдаст сегодня.

— В гробу я ее видал, — обозлился Громов. — Она, стервь, спит и видит, как бы мой карабин этому хмырю Лапину отдать. От меня оторвать, а ему отдать! Справедливо, да?

— Чего это, Паша, тебя корежит? — удивился Голиков. — Положено ведь. И с чего ты вдруг насочинял, что твоя царских времен мухобойка кому-то там нужна?

— Ладно, Джек, хочешь помочь человеку, сдай за меня карабин. Завтра. Прямо с утра. А?

Ушел Голиков, и снова неладно.

Пожалуй, сейчас уместно дать портрет Павла Родионовича Громова, точнее, те приметы, по которым можно было бы распознать его в толпе. Но это сделать не так-то легко. Помните у Тынянова место, где Фаддей Булгарин, продавая полицмейстеру Кюхлю, описал его облик? Ручаясь за точность информации, он представил его так: «Росту высокого, сухощав, глаза навыкате, волосы коричневые, рот при разговорах кривится, бакенбарды не растут, борода мало зарастает, говорит протяжно, горяч, вспыльчив и нрав имеет необузданный». Булгарин из кожи лез вон — и портрет Кюхли, наверное, был удачным, но тем не менее в одну ночь на основании этого портрета было арестовано пять Кюхельбекеров. То о Кюхле — человеке с достаточно выразительной внешностью. А что делать с Павлом Родионовичем Громовым — человеком без особых примет, человеком как все? Как описать его?

Можно начать, скажем, с голоса, потому как голос у него был несколько примечателен. Говорил он четко и басовито, но неприятно. Пел всегда громко, с шаляпинскими интонациями, но неумело. Были в его голосе назойливые металлические обертоны, которые лишали голос благородства. Поэтому даже если Громов говорил спокойно, это спокойное звучало с излишней страстностью, а точнее, с раздражением. И еще он заикался слегка. Пусть не заикался, а будто спотыкался время от времени о какой-нибудь слог. И тогда, чтобы устоять, ему приходилось чуть-чуть растягивать гласную, скользить по ней. Дальше. Ростом Павел Родионович чуть не достал до ста восьмидесяти. Но это также не имеет особого значения: ныне это средний рост. Мало что дают и такие его признаки, как светлые с сероватым налетом волосы, средних размеров голубые, но уже неясные глаза, длинный и слегка набухший нос, подвижные, то в ниточку, то подошвой губы. Брился он нерегулярно. Часто ходил заросшим, но светлая щетина была заметна на его лице только вблизи. Вот, кажется, и все характерное во внешности Павла Родионовича Громова. Как видно, никаких особых примет. И все же была одна, хотя трудно ее считать приметой внешнего обличья.

Громов всегда имел стопроцентное зрение. Мало того, он всегда замечал гораздо больше, чем другие. Если вокруг нарушался вдруг порядок вещей, положим, возникало ли малейшее какое-то движение, идущее вразрез с общим движением или покоем, или просто в природе появлялось отклонение либо в цвете, либо в форме, он сразу же фиксировал дисгармонию. Вот почему он никогда не принимал камень на далеком снежнике или темный куст на далекой светло-зеленой проплешине за медведя и наоборот. Он не на ощупь, а сразу находил броды, будто мог измерить взглядом глубину стремнины. Он безошибочно определял места, где можно без риска провести вьючную лошадь. Он всегда был нетороплив, точен и осторожен, что приходит к геологу-полевику вместе с опытом и что делает его твердым и мужественным и накладывает на лицо печать профессии.