Шайтанкуль - чёртово озеро - страница 2

Когда карась перевалился через борт и, высвобожденный рыбаком, смирно затих среди другой рыбы, поблёскивая золотым боком, Старик улыбнулся, полуоткрыв потрескавшиеся, кровоточащие губы.

— Хорош, сукин сын! — сказал он вслух.

Он продолжал выбирать сеть, и сетью же подтягивал лодку к шесту. Улов сегодня был удачным: среди трёх десятков карасей, окуней и плотвичек попалась и двухкилограммовая щука. Затащив сеть, старик отвязал её и, облегчённо вздохнув, сел в лодку; сгорбился, безвольно спустив руки между широко расставленных ног. Кривые корявые пальцы с длинными чёрными ногтями мелко подрагивали на острых коленках.

Отдышавшись, рыбак поднял глаза на заходящее солнце. В степи вечера коротки; спрячется за озеро светило, и не успеешь заметить, как на землю накинет своё чёрное атласное покрывало ночь.

И Старик спешил. Поднял со дна лодки две грубые доски, затёсанные на конус, вставил в уключины, опустил их в воду. После нескольких гребков вдруг закашлялся. Кашлял надрывно, с хрипом и клёкотом, вырывавшимися из самых лёгких. От долгого кашля выступили слёзы на его почти бесцветных глазах. Успокоившись, Старик подолом майки вытер слизь, забрызгавшую губы и редкую неопрятную бороду, поплыл дальше.

Продравшись сквозь заросли камыша, лодка выскочила на новую заводь — узкую, на два корпуса лодки шириной, и такую длинную, что даже конца её не было видно. Разогнав лодку по чистой воде, Старик вдруг выпустил вёсла: в тени под камышами он увидел стаю уток. Стараясь не делать резких движений, чтобы не спугнуть птиц, пошарил по дну лодки и вытащил лук, согнутый из красной талы.

Старик не спеша приложил к тетиве из толстой капроновой нити тонкую стрелу, остро отточенную и обожжённую на конце, прищурив левый глаз, долго целился, унимая дрожь в руках. Наконец, мелко дрожавший лук замер, и Старик отпустил тетиву.

Стрела пролетела совсем пустячное расстояние — метров двадцать, но в конце своего полёта вонзилась в шею селезня.

Удовлетворёно хмыкнув, Старик отложил лук.

— Однако глаз ещё целкий! — громко сказал он, будто разговаривал с кем-то, кто мог сидеть за его спиной.

Когда старик вернулся на остров, солнце уже наполовину погрузилось за линию горизонта, словно в воду, и горело в далёких камышах рубиновой короной. Скрытыми от постороннего взгляда узенькими заводями среди густой стены тростника хозяин острова вывел свою лодку к берегу. Ещё выше закатав штанины, спрыгнул в воду, вытащил лодку на сушу. Сразу же сел на валун, стал растирать посиневшие ступни — не лето всё же, апрель на дворе.

Во всех движениях Старика — неспешность. Торопиться ему некуда — он на острове, дома, и до утра столько времени, что от безделья скука заест.

Согрев растиранием ноги, Старик неторопливо раскатал штанины льняных выцветших брюк с заплатами из мешковины на коленях и заду, снял прилипшие к клочковатой седой бороде водоросли и, уронив голову на обнажённую впалую грудь, задумался, словно задремал.

От его сгорбленной фигуры падала длинная неуклюжая тень, с берега переброшенная на воду и водой причудливо изломанная.

Через минуту Старик поднялся, выпрямился. Он был высок и сухопар. На сильно исхудавшем лице рельефно выделялся мясистый нос с красными жилками на крыльях ноздрей.

Угрюмый старик, угрюмый остров, угрюмый закат — от всего этого веяло пустынностью, словно остановилась жизнь на этом забытом богом клочке земли, будто накануне какой-то страшной катастрофы. И кобчик, возвратившийся на остров следом за Стариком, зловещей тенью проплывший в фиолетовом закатном небе и севший на асбестовую трубу, торчащую над глинобитной землянкой-берлогой, был так же угрюм и одинок, как и всё вокруг него.

Старик не заметил кобчика, когда ходил к землянке, чтобы принести к лодке большую, плетёную из лозняка корзину. Он стал выбирать улов. Кобчик был слишком горд, чтобы, подобно ручной птице, голосом обратить на себя внимание, но и терпелив. Он может просидеть на трубе и час и два, потому что кобчику, как и Старику, некуда спешить. И у него не было подруги, своего гнезда. Немигающими глазами он наблюдал, как Старик расстилает на траве сеть для просушки.