Шайтанкуль - чёртово озеро - страница 3

Между тем быстро смеркалось. Почти полностью скрылось за горизонтом солнце, унялся степной ветерок. Он ещё прогуливался лениво по верхушкам тростника, покачивая их, но на острове уже был затишек.

Старик, охнув, поднял на живот корзину с рыбой. Кобчик тенью пролетел над хозяином острова и, изменив своей природе, бросил ему жалобный гортанный крик. Старик опустил корзину, запрокинул голову в небо.

— Поди ты, жив орёл-то! Иль не он это? — засомневался человек, но выбрал из корзины крупную плотвичку и оставил её у лодки.

Подождав, пока Старик отойдёт подальше, кобчик подхватил рыбу. Провожая его просветлённым взглядом, отшельник улыбнулся.

— Старый знакомый!

Оставив корзину у выгоревшего среди травы пятачка земли, Старик принёс охапку сухого камыша, потом ещё несколько охапок — пока не вырос ворох в половину человеческого роста. Положив камыш на кострище, застучал кресалом.

Разгоревшийся костёр выхватил из темноты невысокий стол, грубо сколоченный из необрезных досок, плоский камень, заменяющий табурет, две толстые рогатины с арматурным прутом, на который Старик вешал чугунную кастрюлю.

Набрав в кастрюлю воды, Старик повесил её над огнём, осторожно, тонко срезая кожуру почистил большую картофелину, разрезал её на части. Добавив в костёр топлива, сел на гранитный валун и принялся ощипывать птицу. Делал он это быстро и ловко, как опытная кухарка. Разделав селезня, разделил его пополам и бросил одну из частей в кастрюлю. За время, пока варился ужин, выпотрошил рыбу.

Старик обухом топора разбил и измельчил круг соли-лизунца, густо посолил рыбу. При слабом свете догорающего костра вытащил из кармана кисет и бережно набил табаком чёрную от времени и никотина трубку, прикурил от горящей камышины. И вновь задумался — погрузился в естественное для одинокого старого человека состояние.

Ближе к обеду слесаря Клинцовской суконной фабрики Андрея Погарцева подозвал к себе мастер цеха.

— Ступай, Андрюша, к секретарю парткома. Вызывает чего-то.

Его все на суконной фабрике звали так ласково — Андрюша. Любили, может быть. Да и за что не любить, если никому никогда дурного слова не сказал и в свои двадцать три с улыбкой, как с кепкой, не расставался. Секретарь пошёл навстречу — большой, лысый (таких начальников — лысых и крупных — в тридцатые годы много было), руку пожал. Андрей с интересом голову набок склонил: наверное, что-то важное секретарь предложит — с почином выступить, на рекорд пойти. А почему бы и нет — ума и сил у него, Погарцева, хватало. Можно пару станков дополнительно обслуживать.

Но не об этом попросил секретарь, а протянул листок бумаги.

— Это приготовленная для тебя речь, Андрюша. Сегодня мы выдвигаем кандидатом в депутаты Верховного Совета товарища Волкова. Знаешь Волкова?

Погарцев знал одно: Волков — большая шишка, занимал какую-то ответственную должность в обкоме партии. Такое начальство зачем в глаза видеть — достаточно слышать, чтобы знать. Но Андрей ответил:

— Знать не знаю, а слышал о нём.

— Ну вот и хорошо, дружок. Ты, значит, как молодой ударник, стахановец, как лучший представитель пролетарской молодёжи должен выдвинуть товарища Волкова кандидатом в депутаты Верховного Совета. А чтобы у тебя голова не болела, что да как говорить, я всё тебе на листочке написал. Понятный почерк?

Андрей пробежал взглядом по листку.

— А чего непонятный? Очень даже понятный! — Он считал поручение секретаря лёгким, пустячным делом. — Пойду почитаю — как бы не сбиться на трибуне.

Это два года назад деревенского паренька Погарцева, который по набору пришёл на фабрику, можно было до обморока смутить трибуной, а нынче он — комсомолец, научился на собраниях говорить, а уж прочитать с бумажки, что по малой нужде сбегать.

Прочитал он на митинге всё, что написано было. Он уже и не помнит — о чём читал. Наверное, что товарищ Волков стойкий коммунист, закалённый в боях революции ленинец, что он не пощадит своей жизни и оправдает доверие народа. Мало ли каких слов в те годы говорилось — разве упомнишь!

И Андрей забыл. Прочитал и забыл, тем более, что на том митинге его как ударника наградили хорошим отрезом для костюма. Прилетел он в родную Разуваевку на крыльях, хотя от города до села было пятнадцать вёрст, развернул перед Ольгой свёрток, похвалился, а про митинг и не вспомнил. Он в тот день и подумать не мог, что не просто вспомнит этот митинг, но и на смертном одре не забудет.