Шестой час - страница 8

— Отстаньте, Зеленецкий. Уже успели напиться.

— Так что же мне делать теперь? Скажи сама, что мне делать?

— Во-первых, не смейте говорить мне «ты». Здесь не ахматовская школа.

— А время-то, время какое было! Эх!

— И очень глупое время. Дураками мы были, жить не умели. Теперь революции-то эти бросить пора. От них никому ни тепло, ни холодно.

— Ну, в Сибири кое-кому холодно.

— Туда им и дорога, ослам. А мы вот сейчас в «Международном» посидим, Клашу с супругом проводим, винца хорошего выпьем.

— Международный ресторан! Ведь это четырехстопный ямб!

— Да и стишки-то пора бы оставить, Васенька. Стишками не проживешь.

— Однако ты пишешь.

— Мало ли что. Женщине, чем и пробиться, как не стихами? Пробовала босоножкой плясать, да больно ноги толсты.

В отдельном кабинете ресторана Антонычев, огромный, мрачный, в очках, поглядывает то на свою лиловую пару, то на жену. Лакей подает закуску.

— А что это такое?

— Соус провансаль.

Антонычев записал. Клаша, в пышных локонах и цветистом костюме, с ярко красными губами, прилежно смотрится в миниатюрное зеркальце.

— А, дорогие гости! Милости просим.

Весело зазвенели тарелки и рюмки. Раскрасневшаяся Сандвич налила по последней.

— За отъезжающих! Дай Бог вам счастья! Кланяйтесь Малоконску!

Антонычев расстегнул жилет.

— Эх, ребятишки, славно жить на свете! Да какого черта в самом деле! Весь свет обойди, а лучше консистории не сыскать. Поворожил нам дядюшка протопоп, устроил местечко. Не сули журавля в небе, а дай суку в руку.

— Серж, опять неприличные слова.

— Прости, Клодин, никак не могу отвыкнуть.

— Отвыкай, ты не босяк. Гляди, как мы с Нacтасьей отвыкли. Чем не дамы?

Сандвич, смеясь, качалась на стуле.

— Анастасия Сандвич! Декадентская поэтесса! Сам Ливерий ручки мне целует. Ай да мы!

Зеленецкий храпел лицом в тарелке. Антонычев и Сандвич поехали на вокзал.

— Барин, вставайте, убираем.

— А? Кого? Ушли. Дай мне бутылку пива.

— Нельзя-с. Пожалуйте в залу.

— Садись, выпьем. Ты знаешь, кто я? Знаменитый писатель-символист Василии Зеленецкий. Мне в журналах полтинник за строчку платят. Я свободен, как ветер, понимаешь?

— В залу пожалуйте-с.

Жорж Розенталь окончил медицинский факультет, но практикой не занимался. Зато он изобрел пилюли «Нео-Мальтус», или нет больше абортов».

У Розенталей бывают литераторы, актеры, художники. Лина учится писать красками и позирует Серову. Детей у нее нет. Аптекарша прошлой весной поехала и Одессу и умерла в вагоне.

Один Вадим не у дел. Записался было он в помощники к адвокату Хайкевичу и сам испортил себе карьеру. Защищая вора, Зарницын сказал, что русскому человеку свойственно вообще быть жуликом. Прокурор предложил занести слова защитника в протокол; публика громко зароптала. На другой день Хайкевич объездил все редакции.

— Такой помощник мне определенно дорого стоит. Это меня не устраивает совсем.

Раз в Шахматном клубе Вадим случайно поставил карту и выиграл; на другой день сорвал банк. Ему продолжало везти, и он сделался игроком.

Жорж поощряет Вадима и даже дает ему ставить на счастье Лины. Наконец, у Розенталей устроились четверги с макло и рулеткой.

В обществе свободной эстетики иногда появлялся молодой фабрикант Кадыков, беззлобный толстяк с моноклем, Кадыкову очень хотелось попасть к Розенталям, но Жорж приглашал его только на четверги. Попытался влюбленный эстет заехать в среду: его не приняли. Зато по четвергам ждал Кадыкова карточный стол и место за ужином подле Алины Павловны. По совету известного художника Пейсахзона, Лина стала называть себя Алиной.

— Ну это же, по крайней мере, культурное имя, — одобрил Хайкевич.

Наступал осенний сезон. Москва оживлялась.

— Надеюсь, вы сегодня выиграли, Мелентий Степанович? — Лина в канареечном из Ниццы платье, кокетливо прищурясь, протянула Кадыкову дымящийся стакан.

— Нет, Алина Павловна, опять проигрался. С вашим братцем ничего не поделаешь: колдун какой-то.

— Полно, врать, Мелентий: какой же я колдун? Ну хочешь в орлянку? Ты сегодня тысячу проиграл, вот и давай на квит. Орел или решку?

— Опять за игру? Я не позволю.

— Погоди, Липка, это же интересно. Как ты ставишь, Вадим?