Школа капитанов - страница 9

И все вдруг стало на свои места. Рука, подыхающая от боли. И я, которому безразлично, и даже чуточку смешно из-за глупой самоуверенности Сиропа.

Я мягко улыбнулся и не спеша выговорил:

— Ты не можешь сделать мне больно.

— Ну, да. С этим не пройдет… — ответил Сироп.

Он уважительно посмотрел на меня, и растерянно — в сторону девочек. Разжал пальцы. Моя рука бессильно повисла вдоль тела, и я быстрым шагом скрылся за поворотом коридора. Зашел в туалет и оглядел кисть. Для этого пришлось взять ее другой рукой и поднести к глазам — предплечье казалось мертвым. Пальцы были сведены судорогой, кожа шла синими и красными пятнами. Ничего не шевелилось. Сустав основания указательного пальца находился где-то посреди ладони, между суставами среднего и безымянного. Я взял его пальцами левой руки и нажал. С жутким влажным щелчком он встал на место. От боли я присел и затопал ногами.

Пока я доехал до больницы, моя кисть стала похожа на раздутую медицинскую перчатку. Врач, поглядев на рентгеновский снимок, сказал, что трещины не опасные и все срастется за две недели, и связки не порваны, чуть-чуть… Даже гипс накладывать не стал, только вправил мизинец. Но я две недели не мог держать авторучку. Всем врал, что растянул запястье на турнике. Ходил с повязкой.

…ну, не замечала. А если и замечала, то я этому не радовался.

В школе было принято посмеиваться над моими странностями. И если пацаны ограничивались шутками, то девочки часто позволяли себе откровенно подразнить и поиздеваться. Мне, в общем-то, было плевать. Но когда я слышал издевательства из ее уст, становилось обидно. Излюбленным приемом у них, и у нее, было — у всех на виду подойти ко мне, не спеша, страстно покачивая бедрами. Посмотреть мне в глаза и сказать томным голосом, с придыханием, что-нибудь вроде:

— Ивлев, меня так возбуждают твои очки…

Или

— Неужели я тебе не нравлюсь? Возьми меня…

Тут же следовал дружный хохот и комментарий типа:

— Ну, и урод!

Я до сих пор помню влажный, чуть сладковатый запах ее дыхания, когда она произнесла это в миллиметре от моего носа. И синтетический аромат губной помады.

Понятно, что единственным оружием от подобных выходок было уже не раз упомянутое каменное лицо. Я даже не краснел.

И молчание. Ну, что можно сделать человеку, который молчит? Ударить?

Но эта же каменная маска была главным аргументом в пользу теории о моей ненормальности. Разве НОРМАЛЬНЫЙ человек останется невозмутим в подобной ситуации?

Те девочки, которые понимали чуть больше, и не принимали участия в развлечениях такого рода, говорили обо мне — «непрошибаемый». К сожалению, это тоже не было комплиментом.

Вообще, для учениц старших классов считалось позором со мной общаться. Те, кто был не согласен, все-таки старались не идти против общего мнения. И за партой, если со мной не садились Паша или Кеша, я всегда сидел один.

Странности начали происходить… я даже не помню — когда…

Я часто выгуливал свою собаку возле Надькиного дома. Там как раз была собачья площадка. Я учил Вегу, небольшую восточноевропейскую овчарку, ходить рядом, лазить по лестницам и скакать через препятствия. У нее получалось плохо. Учитель слишком часто отвлекался на окна одной из квартир. Я сам себе не сознавался, почему я так подолгу здесь торчу.

Иногда, когда все небо закрывали шевелящиеся радужные спирали северного сияния, я ложился в снег и смотрел вверх. А Вега садилась рядом и вертела головой, нюхая холод.

Да, странности… Я шел в школу на дополнительные занятия по физике. В декабрьский полдень, когда темнота немного рассеивается и на полчаса повисают такие зыбкие пепельные сумерки. От их призрачности становится еще холоднее. А навстречу шла Надька.

Я заметил ее, когда она выходила из школы — высокая, с меня ростом, гибкая фигура в сереньком пальто и бледно-розовой шапочке. Я заранее сделал каменное лицо, отвел взгляд и весь напрягся. Мы встретились на переходе через теплотрассу — таком деревянном мостике. Она больно ткнула меня пальцами в ребра и спросила:

— Ивлев, у тебя есть что-нибудь посмотреть? Приноси, поменяемся.

Конечно, у меня было, что посмотреть. Я всегда любил хорошие фильмы. И, конечно, я ничего ей не понес. Я почти каждый день вспоминал о ее просьбе. Но это воспоминание жило во мне отдельно от реальности, как хорошо запомнившийся сон. Слишком фантастично выглядела ее просьба. Ивлев приходит домой к Левченко — такой абсурд даже для анекдота не годится. И сидела где-то глубоко уверенность, что это такой новый прикол, в конце которого будет все тот же общий смех и ее дыхание на моем лице. Если бы просто смех, а так — слишком больно.