Шпагат счастья - страница 39
Снаружи смеркается. Отовсюду в палисадники проникают блеклые отражения новостей. Политики трясут друг другу руки. Спортсмены перепрыгивают через барьеры. Акции поднимаются, чтобы не падать. Я сижу без света. Передо мной лежит исписанный в темноте лист бумаги с водяными знаками. Когда его изготовляли, на нем изобразили парусник, который я вижу, когда держу лист против окна и мерцающих сквозь него отблесков новостей. Корабль светло поднимается с бумаги, представленный в легком движении. На его такелаже ползают три крошечных матроса.
Трампер, Хилл и Ноннеман уже так давно остаются за горизонтом ожидания, что их изображают в книгах не как пропавших, а как утонувших. Но они не погибли. Несмотря на некоторые атмосферные помехи, они диктуют мне по радио свою историю, уносимые в неизвестность ветром и дизелем Лемана в 90 л.с.
— Бортовая программа! — требует Ноннеман.
— Ну, Хилл, как дела с «ОМО»? — спрашивает Трампер.
— Мой корабль доставляет меня к сторожевой вышке, — говорит Хилл, — и оттуда я вижу, как на краю коврика в гостиной усыхают два забытых кресла.
Некоторое время я не слышу ничего, кроме шуршания. Трампер прерывает паузу:
— Платон посетил меня во сне, чтобы сообщить: Атлантида — это термин для обозначения конца света. Однако одновременно это всего лишь эпизод. Он считает, что я должен вглядеться в пустую поверхность воды. Я должен посмотреть на звезды и представить себе, что одна из них, тяжело вздохнув, покидает свою орбиту. Что она падает на Землю и обрушивает тот остров, на котором, как и повсюду, люди жестоко мучают друг друга, в пропасть мифа. Что море смыкается на этом месте, как если бы там ничего никогда не было. И верю ли я в то, что пропавший без вести остров всплывет опять, как утопленник? Я долго лежал в своей каюте, — говорит Трампер. — Луна прокатилась по небу и скрылась за горизонтом. Вода оставалась все той же, то есть бесконечной. Днем у нее цвет разбавленной гущи, по ночам же она становится как чернила в чернильнице. Она лежит, покрыв завесою тайны то, что мы ищем. Я мысленно написал тайное письмо утонувшим. «Вы вырвали у нас кусок времени. Верните его нам обратно».
— Прекрасно, прекрасно, прекрасно! — говорят Хилл и Ноннеман.
Ноннеман добавляет с подтекстом, что так как здесь на рейде все равно ничего другого нет, можно продолжить путь, рассказывая истории.
— Мы делаем приблизительно три узла, — говорит он, — мы движемся вперед.
Трампер громко кашляет. Хилл услышал в словах Ноннемана приглашение и не заставил просить себя дважды.
— Я остановился на коврике, — подчеркивает он.
— Пожалуйста, — говорит Ноннеман.
— «ОМО», — продолжает Хилл, — приближается теперь к обтрепанному краю знакомого мира. Оно тянет по дну невод. В нем я впоследствии найду детали: еловые шишки из свинца, туфли ржаво-коричневого цвета, полосатые обои. Многое из пойманного всего лишь схемы, они меняют свой образ, если пристально вглядываться в них, как пятна, в которых видишь все новые и новые лица. Невод тянется по небу утонувшей местности. На ней детские площадки с крутящимися барабанами и ребенком, который иногда там играет. Отец и мать широко раскрывают руки, когда их ребенок мчится вперед на крутящемся барабане и растет сантиметр за сантиметром. Под конец он видит, как родители становятся все меньше, как они соприкасаются с горизонтом и медленно исчезают. Я стою у руля «ОМО» и приказываю сам себе придерживаться курса. Носовой платок наполняется комнатным ветром.
— Эй, там дельфины! — слышу я голос Трампера. — Посмотрите, как они крутятся вокруг себя! Как они кувыркаются перед нами!
Я сижу за письменным столом и фиксирую услышанное, ощущая при этом, как из глубин поднимается веселье. Сообщество, с его кухонной латынью, в конце концов опубликовало бюллетень, в котором оно лишает Дитриха Трампера и Эвальда Ноннемана in absentia права на преподавание.
— Помните ли вы, Ноннеман, — слышу я вопрос Трампера, — как во время делового завтрака нам удалась дефиниция человека? Как мы назвали его трехсекундным зверьком? Три секунды для вдоха и выдоха, три секунды связного восприятия, три секунды настоящего времени. Я полагаю, что речь идет о материале, который слишком преходящ, чтобы связывать воспоминания воедино. Я считаю, что знание сокрыто в оболочке Земли.