Шпионская игра - страница 31
Иногда я видел письма, которые писал мой отец. Часто они составляли две или три страницы, а его текст был небольшим. Для них ничего шаблонного, и этого следовало ожидать. Мой отец гораздо лучше умел писать, чем говорить. Иногда он вставлял рисунки в свои письма. На этой неделе в банке была одна змея и две убегающих девушки с огромными глазами. Я думал, что это несправедливо. Взрослые меняли вещи в соответствии со своими целями каждый раз, когда рассказывали историю. Я решил, что напишу собственное письмо, чтобы сказать правду. Я написал это в его коде. 22 сентября 1692 г. Папа поймал змею и положил в банку. Я прикоснулся к нему. По крайней мере, я коснулся стекла именно там, где касалось его тела.
Я что-то играл, когда ты пришел. Это Шуберт. Могу я сыграть это тебе? Я работал над прекрасным отрывком ».
Сара Кан всегда несла с собой слабое облако аромата, возможно, несущее его в мягких тканях ее одежды, а также на ее коже. Я помню это. Я помню, как, когда я сидел на табурете пианино рядом с ней, я мог ощущать ее тело, как змею, ощущать ее длину там, и все же я не смотрел, но знал это бессознательно и видел только ее руки, тонкие, сильные, точные руки , иногда это касалось моей неловкости и показывало, как играется или как играется фраза. А когда нотки затихли, она снова посмотрела в глаза и почувствовала падение.
Она играет Шуберта, сидящего рядом со мной на табурете.
Счет ведется в луже света. Остальная часть комнаты погрузилась в полумрак. Древесина пианино светится, а страницы музыки белые, ярко освещены и настолько густо переполнены нотами, что я не могу понять, где именно она начала играть.
«Переверни для меня страницу».
Я вовремя ловлю место в музыке, переворачиваю и держу страницу, и смотрю, как ее взгляд бегает по полосам. Ее щеки мокрые от слез.
Ее глаза - это колодцы, в которых течет вода.
Я смотрю в сторону, в окно, где все еще светит снег.
Я подумал о ней сегодня утром в Шарлоттенбурге. Я ходил там в музеи, а от вокзала шел довольно косвенно. Меня привлек небольшой сквер с лужайками, скамейками, большими деревьями и азалиями, а также квартиры, смотрящие на него сверху вниз. Я продолжил путь по широкой улице, обсаженной высокими липами. Жилые дома представляли собой солидные буржуазные здания высотой в пять или шесть этажей, многие из которых все еще имели фасады девятнадцатого века, железные балконы и высокие окна с фронтонами. В большинство из них вы не могли заглянуть. Окна на первом этаже обычно были закрыты живой изгородью, окна на верхних этажах - глухими за занавесками и жалюзи. Только когда один был открыт, его стекло вспыхнуло в редкий момент весеннего солнечного света, и можно было увидеть то, что было внутри. На самом деле это была не более чем представление о высоком потолке, пианино и коричневом буфете, а на буфете мерцали фарфор и стекло, как у Сары Кан. Я подумал, как она, должно быть, искала такие вещи в Англии, каким-то образом, в те годы, после войны, она и ее муж сознательно сочиняли или перестраивали в чужом месте, где они пришли в дом, который они потеряли.
Я так мало знал о ней. Она была лишь мимолетной фигурой, одной из тех взрослых, которые проходили мимо в вашем детстве, которых вы так частично знали. Кого вы любили на мгновение, кого могли бы любить больше, если бы вы не были ребенком, которым вы были. Кого вы начали понимать только годы спустя, когда вспомнили их, увидели значение их действий и увидели, насколько они могли иметь значение.
На одном высоком балконе горшки с тюльпанами ставят прямо к солнцу зеленые побеги. Сара Кан могла бы жить в такой квартире. Она была одним из тех людей, которых можно представить в старости: с глубокими морщинами и седыми волосами, но настороженными. Если бы она жила там, звук ее игры доносился бы из открытого окна над улицей.
Utumn 1962, кубинский ракетный кризис. Ни один ребенок не мог не заметить этого. Мой отец пришел домой и смотрел Новости.
Имена Кеннеди и Хрущев. Страх взрослых, которые, возможно, ожидали войны, потому что война - это то, что случилось с ними.