«Шпионы Ватикана…» - страница 46

Всю последнюю неделю во мне звучали и другие слова Иисуса, мне слышалось в них предсказание моей участи: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12, 23–25).

Четвертая неделя по Пасхе выпадала в том году на 29 апреля, праздник св. Петра Мученика. Рано утром я отправился в церковь, исповедовать и служить первую мессу. В девять должен был служить отец Николя; он, однако, не появился. Я надеялся, что он придет хотя бы к одиннадцати часам, но и этого не случилось. Пришлось служить мне, пропустив службу по восточному обряду во французской церкви. Я толковал также Евангелие, но кратко: меня очень тревожило отсутствие коллеги.

Я возвращался домой около половины первого. Стасик, наш самый старший из мальчиков-прислужников, лет пятнадцати-семнадцати, помогал мне нести сумку с собранными в тот день пожертвованиями. В середине Дерибасовской, где мы должны были повернуть на Гаванную (наша улица), какой-то тип подошел к нам, схватил Станислава за руку и стал его оттаскивать. Я схватил мальчика за другую руку. «Куда ты? — сказал я. — Оставайся со мной». «Что все это значит? — спросил я у незнакомца и добавил, догадавшись, кто он таков. — А что, мальчику запрещено идти по улице со священником?» Незнакомец, казалось, не слышит. Его беспокоило только, что мои возражения могут привлечь внимание прохожих, и он все энергичнее оттаскивал Стасика, твердя: «Ничего, ничего, не бойся, мы только отойдем в сад».

Все же прохожие стали оборачиваться. Тогда я взял у мальчика сумку и пошел дальше. Пройдя с десяток шагов по Гаван- ной, я увидел метрах в тридцати от французской церкви стоявшую закрытую машину и рядом трех типов, напомнивших мне наемных бандитов дона Родриго[66]. Однако вместо страха я почувствовал покой и радость, памятуя вечное слово: «Не бойтесь убивающих тело… Блаженны изгнанные за правду» (Мф. 10, 28). Я спокойно двинулся навстречу чекистам, одетым в гражданское. Один из них, спросив мои имя и фамилию, открыл дверцу машины и вежливо пригласил: «Проедем к начальству. Кое-что проясним, и через пять минут вы свободны». Это была «правда» по-советски, обещанные пять минут продлились более десяти лет.

На улице Бабеля мне объявили, что я арестован. Меня как следует обыскали и отобрали все: часы, ручку, сумку и, самое главное, четки, подаренные мне Папой, и образок, висевший у меня на шее. Образок оказался единственной вещью, которую мне вернули в конце следствия. А деньги записали на мой лицевой счет, и я смог тратить их впоследствии. Выяснив мои анкетные данные, они передали меня дежурному конвоиру, который, в свою очередь, отвел меня в камеру на первом этаже. На остаток дня меня оставили в покое.

Они настолько не хотели меня тревожить, что не удосужились принести мне хотя бы кусочек хлеба. Только поздно вечером вежливо спросили, не хочу ли я попить. «Спасибо, — сказал я, — не хочу. Но от куска хлеба не откажусь, потому что не ел со вчерашнего вечера». — «Никакой еды до завтрашнего утра нет». Охранник унес фонарик и оставил меня в темноте, закрыв в двери окошко, через которое он со мной разговаривал. Ночь я провел на пустой желудок. Было холодно. Голод, испортившаяся погода, окошко без стекол, но с решетками, отсутствие постели — все это не давало согреться физически. Но на душе было тепло, и я радовался, чувствуя себя ближе к Спасителю.

По старому календарю в тот день было начало Страстной недели. Накануне утром я не смог отпраздновать Вербное воскресенье по восточному обряду, но теперь я мог начать свой крестный путь ради этого народа. С такими думами я помолился, перебирая мысленно четки и соображая, правильно ли я себя вел, лег на голый топчан, стоявший в центре камеры, и постарался заснуть.

Но всю ночь почти не сомкнул глаз: мешали не только холод и жесткость топчана. Мешал и мой новый «ангел-хранитель», он беспокоился о моем здоровье и, главное, на месте ли я. Время от времени окошечко в двери камеры открывалось, охранник направлял на меня свет фонаря и проверял, не случилось ли чего. Если я поднимал голову, он спрашивал: «Не спишь? Почему?» — как будто я обязан объяснять ему причины бессонницы.