Штопор - страница 62

Сташенков сидел как изваяние, ни мускулом, ни взглядом не выдавая своих мыслей и эмоций.

И все-таки закономерность у нисходящего воздушного потока была: он падал сверху волнами, то усиливаясь, то ослабевая. И когда Николай понял это, выждал момент, когда поток ослаб, и припечатал колесами машину к утесу.

Приземление показалось ему вечностью, и он с облегчением смахнул рукавом комбинезона с лица пот.

— Н-да, долго жить будете, Николай Петрович, — ухмыльнулся Сташенков, то ли одобряя посадку Николая, то ли осуждая.

— В каком смысле?

— В прямом. Если вот при такой раскладке, как сегодня. А в боевой обстановке наоборот, вас срежут как пить дать. Вот смотрите. — Он взял управление на себя, и вертолет по-орлиному взмыл с площадки. Сделал небольшой круг и с ходу сел на прежнее место.

— Здорово! — Николай не скрывал восхищения. — Дайте-ка я еще раз.

— Потом, — махнул Сташенков рукой по направлению к долине. — Ведомый устал ждать. Да и впереди участок еще не короткий. — Он передал управление машиной. И когда вертолет перевалил хребты гор, скомандовал снижаться. Пояснил: — А то душманы «Стингером» заставят.

Над долиной лететь было интереснее и приятнее, но болтало, как утлое суденышко в штормовом море. И воздух был такой горячий, что вентилятор почти не помогал, все обмундирование вплоть до бронежилета взмокло, на губах чувствовался соленый привкус, глаза пощипывало.

Внизу по-прежнему змеилась речка, по ее берегам то зеленели кусты и узколистые деревья, то тусклыми зайчиками отсвечивали отполированные валуны и камни. И ни единой души: горы здесь были такие непроходимые, что, кроме вертолета, сюда ничем не добраться. Особенно с северной стороны. Горы к югу были положе и ущелья — пошире, поуютнее, но и их преодолеть могли только хорошо натренированные альпинисты. Потому, видимо, Сташенков и выбрал этот, наиболее спокойный, маршрут для тренировки комэска.

Река круто взяла вправо, как бы показывая свое нежелание иметь что-то общее с впадающим в нее слева из-за вулканообразной горы ручейком, более прямым и бурливым: казалось, его шум слышен сквозь гул двигателей.

— Вот и конец нашему участку, — облегченно вздохнул Сташенков. — Крутите на сто восемьдесят.

И двигатели будто запели повеселее — обратная дорога всегда кажется легче. Инструктор с сознанием исполненного долга откинулся на спинку кресла. Достал платок и вытер лицо.

— Эх, сейчас бы к Черному морю. Или хотя бы в Тарбоган, на недельку! — вслух помечтал он.

— Тарбоган — хороший городишко, — поддержал разговор Николай. Ему хотелось вызвать заместителя на откровенность, поговорить по душам — иначе как доверять человеку в бою, если нет взаимопонимания, доброжелательности. В кабине вертолета, правда, много не наговоришь, но на земле Сташенков и вовсе уходит в себя, как улитка, и, кроме «да», «нет», слова из него не выжмешь. — Квартиру получили?

— Получил, — глубоко вздохнул Сташенков. — Только бывать там приходится редко. Пустует.

— Но все-таки приходится бывать?

— А как же. База там наша. То за боеприпасами, то раненых туда отвозим. Да и командир у нас — человек, понимает, что тут от одной жары можно с ума сойти; дает иногда передышку. Вы-то семью еще не привезли?

— Пока некуда. Вот получу квартиру…

— Значит, не скоро, — рассмеялся Сташенков и резко оборвал смех. — Может, и правильно. Я тоже отправил жену к матери, пусть там от нашего пекла отдохнет и не будет чувствовать себя одинокой.

— Давно женились?

— В прошлом году. Мать латышку сосватала, — Сташенков оттаял и подобрел. — Милая, добрая девчушка. К климату здешнему никак привыкнуть не может.

— Привыкнет. Главное, чтоб любила.

Сташенков молодцевато раздвинул свои широченные плечи.

— Коли мы не парни, девки, скажем прямо, закопались, — и раскатисто захохотал.

«Парень он и впрямь что надо, — подумал Николай. — Чернобровый, черночубый, плечи по-борцовски широки и покаты, смел, уверен в себе — такие девчатам нравятся».

— Профессию имеет?

— Имеет, — вздохнул почему-то Сташенков. — В этом году закончила экономический. Но на работу пока не устраивалась. Пусть отдохнет. — И вдруг резко наклонился вперед, пристально стал что-то рассматривать на земле.