Шургельцы - страница 9

— И у тебя не узко, — похвалил Ванюш, оглядывая ее работу. — Не устала? — спросил он ласково.

— Нет, не жарко ведь. В такую погоду долго не устанешь.

— Значит, у нас кое-какой силос будет, — сказал Ванюш и, оглянувшись, спросил: — А ты почему одна?

— Не одна, тут недалеко Сухви и Прась. Я пришла пораньше. — Хвекла, заложив угол ситцевого фартука за пояс, осмотрелась кругом и весело сказала: — Вот этот ряд кончу и пойду им помогать.

— Пойду и я, — сказал Ванюш. — Приходи быстрее.

Парень передал косу девушке. Его добрые веселые глаза смотрели на нее улыбаясь. Хвекла осталась одна. «Даже спасибо не сказала. Ну и глупая же я», — подумала она, стараясь широко, как Ванюш, размахивать косой.

Ванюш подошел к подругам. Сначала взял косу у Прась, потом у Сухви.

— Сухви, у тебя ж коса совсем тупая. Вы отдохните, я сейчас… — Парень взял брусок, стал править косу.

— До обеда хотели этот участок кончить, — сказала Прась.

— Я помогу.

…Ванюш пошел легко. Ремень на полинявшей солдатской гимнастерке поскрипывает, пряжка едва слышно позвякивает. За парнем, не отставая, идет Прась.

Вдруг она остановилась, засмеялась громко.

— Что случилось? — быстро оглянулся парень.

— Не могу тебя догнать! Хоть бери косу под мышку да беги за тобой бегом!

— Вон что, — засмеялся Ванюш, вынул платок, вытер пот и опять стал косить не оглядываясь.

После передышки Ванюш подошел к Сухви, посмотрел прямо и пристально в ее лицо. Печаль и тревога бились в темных глазах. Сердце его дрогнуло, будто сдвинулось, и заколотилось сильно. К чему бы? Хотел спросить девушку, что с ней. Да чего-то не решился. Странная радость будто сковала его. Он простился неожиданно, неловко, зашагал прочь. Сердце так и не стало на место. «Что это со мной? Уж не болезнь ли какая? Да с ней-то что? Что же я не спросил ее? Что они теперь обо мне подумают?» — спрашивал себя Ванюш, шагая будто спутанными ногами, не смея оглянуться.

— Что он обо мне подумает? Вот, скажет, пустая-то, — смеялась тем временем Прась.

— А может, ничего не подумает? — коротко и резко ответила Сухви.

— Ну пусть простит меня, я ведь уж такая, бойкая. — Прась развязала платок, повесила его на сук.

Ветер заиграл платком, раздул русые пряди ее волос.

— Сейчас только смеяться, пока не замужем, а то попадется такой, что много не посмеешься.

— Не болтай зря. Нет сейчас Тахтаманов[2], — прервала ее Сухви. — Если не будет согласия — не больно связанные. Теперь не прежние времена.

Прась вздохнула:

— Смеюсь, а у самой сердце болит.

— Давай поговорим о другом. Я что-то очень волнуюсь, — тихо сказала Сухви. — И знаешь что: если каждая будет про себя вздыхать — хуже. Давай лучше, как всегда, все расскажем друг другу, согласна?

— Согласна, — обрадовалась Прась.

Сухви посмотрела вдаль, куда ушел Ванюш, и сказала:

— Как он приехал, мне и хорошо и страшно, покой я потеряла. Вот, подружка ты моя, сама не знаю, как и сказать, только тебе открываюсь.

— А для меня ты самая близкая, как родная сестра. Я тебе сама все могу открыть. Да я и вообще-то скрывать ничего не умею.

— Да, ты такая. А я вот только тебе говорю. Горит, горит мое сердце, знать бы тебе.

— Понимаю я, Сухви… Я только хочу спросить. Для человека что дороже — красота или ум? Я еще от бабушки слышала — красоту на тарелку не положишь. Как ты думаешь?

— И красота и ум нужны, в жизни все нужно, — решительно ответила Сухви.

— Это я понимаю. Иной парень красив, ну и одевается неплохо, а работой брезгает. Как ты на это смотришь?

— Я думаю, любимый человек для тебя должен быть всем хорош и весь для тебя, твой! — сильно, даже ожесточенно сказала Сухви, так что Прась даже рот приоткрыла, глядела на нее во все глаза:

— Я уж и Салмина спрашивала про это, не побоялась. «Брезгают работой подлецы. Мирские захребетники, их, говорит, как пырей вырывать с корнем надо». Знаешь, жутко так говорил.

— А ты не спросила его, можно любить такого парня?

— «Если, говорит, парень любит девушку, он, говорит, и работу полюбит. Он, говорит, каким хочешь хорошим станет. Любовь заставит». Я ему верю. Помню его еще, когда с войны вернулся. Ему тогда было всего тридцать шесть лет, а приехал совсем седой. Хороший он. Ты как про все это думаешь?