Сибирский роман - страница 12
— Мы ещё об этом поговорим! — процедила она сквозь зубы.
Мушков кивнул. «Хорошо, хорошо, — подумал он, — поговорим. Хвала Иисусу Христу, она жива! Иди дальше, Мариночка... В следующий раз я пну не так сильно...»
Всё произошло, как Мушков и ожидал: Ермак вместе с казаками рассмеялся при виде паренька, который очень хотел стать казаком. Они окружили Мушкова и его добычу, погоготали над огромными сапогами парня, и только потому, что он был мальчишкой, не кинули ли его в воду.
— Казаком надо родиться! — крикнул пребывающий в хорошем настроении Ермак и толкнул своего друга в ребро. — Казаком нельзя стать!
— Я умею ездить верхом, не хуже вас! — сказала Марина. Её звонкий голос вполне сходил за мальчишеский. — Мой отец был царским конником!
— А где твой папаша сейчас? — крикнул Колька, один из урядников отряда.
— Не знаю.
— Наверное, сидит у реки и наложил в штаны от страха! — крикнул Мушков, чтобы внести свой вклад и сделать ситуацию правдоподобной. — Давайте, приведите лошадь! Пусть покажет, чему научился у отца. Царский конник! Вот потеха, братья! Посмотрим, как козёл скачет на осле!
Ермак свистнул и махнул рукой. Из табуна вывели кобылу и поставили её перед Мариной. Казаки засмеялись ещё сильнее и стали подталкивать друг друга. Это была Люба, лошадь Ермака! Когда она чувствовала под собой другого седока, а не крепкие бёдра хозяина, то становилась коварной, как весенний лёд. Создавалось впечатление, что у того, кто садился на неё, трещали все кости...
— Садись! — нарочито грубо крикнул Мушков и дал Марине лёгкого пинка. Она отлетела к Любе, и казаки заревели от восторга. «О Боже, — подумал Мушков, — это был такой слабый пинок, а она чуть не залетела в седло. Как к ней прикасаться, не причинив вреда? Как взять в руки эту нежную маленькую птичку?» Этого он пока не пробовал — не было такой возможности...
Марина забралась в седло. Это было не сложно, гораздо сложнее оказалось удержать сапоги. Она согнула ступни и старалась удержать сапоги на ногах.
Ермак вздёрнул подбородок. Сейчас Люба покажет характер! Сначала она вскинет круп, затем передние ноги, и если седок удержится, то взбрыкнёт всеми четырьмя ногами. Никому не удавалось удержаться на ней, даже Мушкову, а уж под ним-то любая лошадь становилась послушной. Только не Люба!
Марина сидела в седле и осматривалась. Казаки притихли и уставились на неё.
— Что мне делать? — спросила Марина Ермака, который не мог понять, что происходит с лошадью. Люба не двигалась и только прядала ушами. — Кто даст мне пику и подержит кусок мяса? Я выбью его на полном скаку!
— Пошла! — сердито крикнул Ермак и пнул любимую кобылу в бок. Лошадь вздрогнула, оглянулась, но не двинулась с места.
— Вперёд, лошадка, — нежно сказала Марина и положила руку меж ушей лошади. Люба рванулась вперёд, копыта забарабанили по степи так, будто она собиралась добраться до Москвы за один день.
«Теперь она сбежит, — с тревогой подумал Мушков, увидев, как Марина исчезает в ночи. — Иван Матвеевич, идиот, ведь она только и дожидалась этой возможности. Кто скачет на Любе, того уже не догнать! Потерял, всё потерял! Она меня перехитрила, маленькая белокурая бестия...»
Но тут из ночи появилась тень — всадник пронёсся сквозь огонь горящей деревни и сделал круг так близко от Ермака, что казаки затаили дыхание, ожидая, что Люба его растопчет. Но этого не произошло, и после очередного круга, проскакав мимо казаков, Марина остановила кобылу перед нахмурившимся Ермаком.
— Как он скачет? — воскликнул довольный Мушков. — Хорошая у меня добыча? Ермак Тимофеевич, я в этом возрасте не умел так скакать, а ведь я прирождённый казак!
«Она вернулась, — радостно подумал он. — Боже, все святые и все черти, спасибо вам! Она не сбежала. Эта девушка сидит верхом на лошади Ермака и смеётся — шапка набекрень на потном, вымазанном сажей лице. О Господи, если бы они знали, что этот сорванец — девушка! Почему ты вернулась, Марина?..»
— Слезай! — резко сказал Ермак. Он вытащил из-за пояса пистолет, взвёл курок и потянулся к сумке с порохом. При этом он не сводил глаз с Любы, пританцовывающей под пареньком и дрожащей от волнения. — Слезай, говорю!