Сказ о пеньковском оборотне - страница 48

А я… В который раз мне показалось, что я обрезаю Лео крылья. Отнимаю что-то, без чего ему попросту не хватает воздуха. Что-то такое, ради чего одни бросают дома, другие проклинают весь мир… Лео — не просто вампир, он нечто намного большее! Вампиры были когда-то людьми, пусть недолго, но все же были. Они рождались, зависели, жили… как люди.

А Лео… Я впервые по-настоящему задумалась, что же я видела каждое утро, с чем рядом жила, от чего — опять же! — зависела долгие годы. Как все просто — какой-то вампир. Что же если он пьет кровь? Ровно ничего! Одни пьют молоко, добытое у несчастных коров, другие выцеживают кровь несчастных людей… Эка невидаль! Но так ли все просто? Я вздохнула. Я все же приравнивала Лео к людям. Смотрела на него глазами простой смертной и видела в нем то же — человеческое существо, засыпающее под утро и бодрствующее ночью, изредка кормящееся — кровью! — смысл этого слова дошел до меня только сейчас, и видящее мир… Какой же казалась ему я? Неважно.

Теперь я смогла подобрать слово для себя — эгоизм, тупой подростковый эгоизм, чувство собственного превосходства, мысли и видения избалованной капризной девчонки, считающей себя светочем мира. Я не давала Лео права жить. Сажала его на поводок, била, как непослушное животное, грызла, как состарившуюся собаку, не способную больше ловить зайцев в огороде. Я не понимала того, что он есть — что же он есть! — и строила на этом выводы. Он сказал правду… Правду, которую я не хотела знать. Он — вампир, и будет пить кровь и убивать, если захочет, а если не захочет… Так тому и быть. Но только по собственной воле! Никаких тисков, никаких палок и тому прочей гнущей волю чепухи.

Как странно… Жить столько времени с вампиром, но осознать это только сейчас! И как же мне быть? Он ясно дал понять, что если я не смогу принять его таким, каков он есть — ну и не надо! Но я не могу! Не могу его оставить! Он все для меня! Он — мой мир! И я люблю его таким, каков он есть. Да будь он хоть трижды самым Страшным и Злобным существом на планете — он МОЕ самое Страшное существо, и я никому не позволю им командовать! Ну, разве только что себе…

— Какая встреча! — Промурлыкал знакомый голос над ухом. — Неужели наша прекрасная принцесса решилась сама погулять по лесу и подвернула ножку? Не лучше бы было, в таком случае, крикнуть прекрасного принца?

— Не язви, Куница! — Сердито дернулась я, пытаясь заглянуть за спину, где стояла предательница. — Я все про тебя знаю. Как ты могла! Мы же тебе доверяли!

— А я доверяла вам! — Несколько истерично воскликнула Куница, обходя меня и пристраиваясь спереди, издевательски улыбаясь. — Но вы…

— Что мы? Мы ничего тебе не сделали! Ни я, ни Лео. Твой волчара обманул тебя, сыграв на самой тонкой струнке души. Понимаешь… Когда погибли твои родители?

Куница дернулась, будто от удара, ее лицо исказила гримаса искренней боли, но девушка быстро взяла себя в руки и будничным тоном (таким сообщают о беременности соседской кошки) произнесла:

— Тебе не испугать меня и не сбить с толку — думаешь, я не знаю ваших методов? Вы белые и пушистые… поначалу, а когда дело доходит до спасения собственных жизней… О! Тут уж вы горазды на все! Скажи, упыриха, каково было терзать мою трехлетнюю сестру? Тебе доставляло радость глядеть на ее распятое, обескровленное тельце? На ее выпученные глазки? Они у нее были такие… Тепло-тепло шоколадные, очень красивые. Зачем же ты их выдавила? А мой отец? Он даже не успел схватить меч — твои зубы сделали свое дело. И я слышала — вы хохотали, смеялись над ними, пока Лео насиловал мою мать. Ее крики до сих пор стоят в моей голове. Я спряталась, спряталась, но все слышала… А теперь ты… — Я в ужасе смотрела, как искривляется некогда прелестное личико Куницы. Мне стало ее до слез жалко, ее, несчастную дурочку-сиротку, ее семью, которую я совсем не знала, но жалела, как свою родную, опять ее — ведь у меня было прекрасное детство. Я думала, что лимит слез для меня был на сегодня уже исчерпан — но нет! Они — горячие — потекли по моим щекам, а мне тяжело было даже поднять руку, чтобы отереть лицо. Эти слезы привели мою некогда подругу в бешенство — она побледнела, лобик ее покрылся испариной, и крик, со слюной, выплеснул на меня всю ту ненависть, что копилась в ней все эти годы: — Ты смеешь плакать?! Ты?! Убийца! Монстр! — Она, не в силах сдерживать гнев, растратила его на меня — сильнейшим коротким ударом в живот, таким оглушающим, что я секунд пять хватала воздух ртом, корчась от боли. Слезы брызнули из глаз фонтаном, я сжалась, ожидая следующего удара, но… его не последовало. Я подождала, а потом рискнула поднять голову. Куница оторопело смотрела на меня, глаза истребительницы были наполнены искренней растерянностью, соболиные брови отчаянно выстроились домиком. Пока я гадала, что же привело Куницу в подобное состояние, к девушке вернулся голос: — Ты… человек?