Сказание о Железном Волке - страница 10

Вторым и последним выступил Тлиша Шуцейско Цейко.

Это был высокий и сухой старик с небольшой седой бородой, с суровым мужественным лицом.

Цейко был известен как выдающийся оратор и человек, который никогда и никого не боялся, всегда открыто говорил, что думал.

Он оглядел сборище, повернулся к царю и начал: «Русский царь сказал то, что должен был сказать по своему долгу, его я не осуждаю, но мои слова не совпадают с его желанием. Народ, как и отдельный человек, он развивается, стареет и умирает. Самый большой век человека — сто лет, а народ живет тысячелетиями. Нет ничего вечного под солнцем. Русскому царю понравился Кавказ, и вот уже шестьдесят лет он ведет войну за его покорение. Но и нам люба наша родина-мать, и мы, не жалея жизней, защищаем и отстаиваем ее. Мы должны будем дать ответ своим предкам и Богу за это священное дело.

Нас никто не упрекнет, что мы щадим себя. Нет, мы обильно проливаем свою кровь и кладем свои головы… Мы гибнем, но лучше гибель, чем рабство.

Русский царь нам обещает неприкосновенность религии и адатов.

Но разве это возможно?

Бросьте горсть соли в кадку воды и посмотрите, что случится с солью — она растает. Маленький народ, покоренный большим народом, должен раствориться в нем. С окончанием нашей свободы окончится и наша самобытность, иначе и быть не может. Мы храбро и беззаветно должны продолжать борьбу. Бог не в силе, а в правде. Будем биться до конца. Если и погибнем за родину, за народ, за веру, за честь, то позора нам не будет. Может быть, Кавказ и станет русским, но черкесы не будут рабами русского царя, пока в их жилах течет кровь.

Русский царь называет себя нашим доброжелателем. Как это странно: наш «доброжелатель» шестьдесят лет безжалостно проливает нашу кровь!..

Нет, Кавказ будет или нашей любимой колыбелью или нашей могилой, но живыми мы его не отдадим. Лучше гибель, чем рабская жизнь. Не опозорим воинской славы наших предков и не забудем их первейшей заповеди — будь героем или умри!

Считается неприличным в лицо царям говорить горькую правду, но не могу не сказать, что русский царь нам вовсе не друг, а исконный и непримиримый враг и кровник. И напрасно он нас призывает к покорности. Сильные духом умрут, но не покорятся, ну, а если слабые духом, как Хаджи Хаджемуков, и покорятся, то это не опозорит лучшей героической части черкесского народа. Тлебланы, смерть нашим врагам-завоевателям. Да живет и развивается газават! Слава героям!»

Старец замолк. Несколько человек из ближайших рядов крикнули: правда, правда! Эти слова подхватили сотни и тысячи, и скоро все поле огласилось грозным, устрашающим кличем.

Царь испуганно озирался вокруг, его свита волновалась, опасаясь ярости народной.

Но Шуцейско Цейко сделал знак рукой, и постепенно все утихло. Тогда Цейко сказал: «Царь в настоящее время — наш Гость, а Гость — священная особа, и пусть никто не подумает, что абадзехи способны нарушить долг гостеприимства. Пусть народ расходится и ждут указаний своих уполномоченных!»

Народ сразу стал расходиться. Царь попрощался с уполномоченными и уехал в свою ставку.

Уполномоченные в количестве двадцати восьми человек переехали в ближайший Курджипский аул и приступили к обсуждению вопроса о войне.

Записал со слов Сиюхова Сафербия Хакушевича Махмуд Карабатырович Хуажев. Записано в городе Краснодаре: декабря двадцать пятого…»