Сказание о Железном Волке - страница 39
— Ничего-ничего, все правильно! — остановил Дышекова Вильям Викторович. И обернулся ко мне. — Какой день мы с тобой находимся в Шиблокохабле, Сэт?.. Если я верно считаю, пятый?.. Три дня, когда нам нельзя было трудных вопросов задавать, уже прошли…
— Если старшие позволят мне сказать, — начал я. — Вильям Викторович совсем недавно был в экспедиции на Севере и плавал там по одному водохранилищу, Рыбинское называется… На том месте тоже когда-то суша была, стояли села…
— Города! — обе руки вскинул Оленин.
— Стояли города, да…
— Умные люди в Майкопе тоже говорят! — будто очнувшись наконец от глубокой задумчивости, громко произнес Рамазан. — Был бы Сталин жив!.. Был бы Сталин! И что же он там видел, твой учитель, Сэт?
— Грустное зрелище! — задумчиво проговорил Оленин и смолк.
Подбородок его был слегка приподнят, но глаза глядели вниз: словно сам в себя пытался всмотреться, что-то увидеть в прошлом.
— Я стоял на носу и смотрел на воду, — негромко продолжал Вильям Викторович. — Увидел впереди бакен… Ну, что-то вроде железной бочки с треугольником. А потом показалось, что странный какой-то бакен… Наверху не треугольник, а крест… Подплыли поближе, и вдруг я понял, что это — церковная маковка с крестом. Сама церковь на дне. Стал всматриваться в воду — вода чистая… город внизу! Вы понимаете? Затопленный город!..
— Вот тут ты мне и скажи, — уже по-русски обратился к Оленину Рамазан: старик явно пытался выиграть время — как бы не дать профессору собраться с мыслями. — Мы говорим: надо затопить аулы — приказали русские… А вам кто приказывает?.. Русским? Разве вы не хозяева?.. Или есть кто-то главнее русских?.. Я давно это хотел узнать: скажи мне, Уильям!
— Железный Волк все подряд жрет! — громко сказал Урусбий. — Что адыгейский аул, что русская деревня — ему все равно!
— Есть у вас такая сказка? — добивался Рамазан у Оленина. — Скажи мне, Уильям, есть?
— Сказки такой нет, — грустно улыбнулся Оленин. — Но сам Железный Волк есть — уж это точно!.. И сколько он съел у нас только за последнее время!
— Раньше мы все говорили о железных лошадях, — начал мой отец. — Еще перед войной я называл свой трактор: мой железный конь, мой конь… Неужели эти кони подвели нас?
Оба молодых тракториста почти одинаково вскинулись по обе стороны от отца.
— Дожнем, Бирам, я тебе говорю! — сказал Кызар даже не как равному — словно младшему сказал.
Отец глянул на Урусбия Караукова:
— А ты, сынок?.. Не надоело тебе делать работу, которая, говорят, уже никому не нужна!.. Убирать поле, которое уже почти под водой?
— Нам еще спасибо за это скажут!
Урусбий не назвал имени отца, но глянул на меня виновато: вот, мол, — при тебе и так, и так неудобно… Сказать: Бирам, я ведь не такой наглец, как этот Кызар. А сказать — «отец»…
— «Спасибо» нынче разучились говорить, — будто проворчал дедушка Хаджекыз. — Никто не благодарит ни друг друга, ни Аллаха!
— Позволь мне тоже хох сказать, Хаджекыз! — попросил старший Юсуфоков.
Дедушка немножко помедлил. Я думаю, только затем, чтобы молодые поняли: вот как люди всегда вели себя за столом! Тем более, что это хачеш…
— Говори, Урусбий. Все просим тебя: скажи нам доброе и разумное слово…
— Не знаю, насколько оно будет разумное, — медленно заговорил Урусбий. — Но не я буду виноват, потому что говорить хочу как раз о вещах не очень разумных… Мы тут мусульмане. Но Бог один для всех. И я думаю: как можно оставить под водой церковь?.. Что она будет думать о тех, кто оставил ее?.. И что будет думать ваш Исса?.. Что Христос будет думать?.. Много лет церковь помогала людям в самые трудные дни… Она охраняла их, берегла, защищала… Но они предали ее… это так? Я верно говорю?
— Да, так, — сказал Вильям. — Спасибо вам, Урусбий… Вы очень хорошо говорите…
— Мы тоже многое предали, — сказал Урусбий. — Но всему есть своя мера… Бирам Мазлоков не захотел отдать поле, на котором всю жизнь трудился… Разве можно, чтобы бульдозер содрал своим ножом пшеницу, наш хлеб?.. А что нам скажет потом Аллах, если на земле будет голод, и мы спросим Аллаха, зачем он допустил его?.. А он скажет: потому и допустил, что вы предали то поле, на котором росла пшеница… Я верно говорю, Бирам?