Сказание о Железном Волке - страница 38

— Дальше что сказать? — прошу, чтобы уж сразу…

— Ты сперва это скажи, — приказывает мне Куков Рамазан, поглядывая при этом на дедушку Хаджекыза и как бы собираясь пожаловаться ему, если я вдруг откажусь переводить… Ох, Умный Человек, Умный Человек!

Конечно, он и сам мог бы что хочешь перевести, но он из тех хитрецов, которые предпочитают делать вид, что не понимают по-русски… Тот, кто в это поверит, невольно расслабляется, начинает как бы размышлять вслух: скажи досточтимому человеку то-то, Сэт… или нет?.. Нет, пожалуй: скажи-ка лучше иначе… вот как скажи!

Оно, как у русских говорится, что в лоб, что но лбу, но нашему хитрецу радости от этого, радости!.. Будто и в самом деле ему открылось куда больше, нежели хотели сказать. А что касается уважения? Будешь калякать сам, никто на тебя и внимания не обратит, а если ты с переводчиком, на тебя в ауле уже глядят почти как на Брежнева — разве это не так, ыйт?..

— Этот почтенный человек, Куков Рамазан, говорит, что вы — умный человек, Вильям Викторович, — говорю я очень значительно, и у Кукова невольно вырывается:

— Аферэм!..

— Спасибо, — благодарит Вильям. — А что это он еще сказал?

— Сказал, что я очень хорошо перевел речь этого уважаемого в ауле человека…

И Умный Человек снова ловится:

— Аферэм!

О, Аллах, милосердный и всемилостивый!.. Простишь ли мне этот маленький грех?

Дедушка Хаджекыз, кажется, простил, но все-таки предупредил глазами: в последний раз!

— Твой учитель, Сэт, умный человек, да… Большой ученый, — глядя то на меня, то на Вильяма, взялся продолжать Куков Рамазан — В таком случае он должен знать все наши законы… Так? Так! И если, предположим, человек не хотел покидать свой дом на земле, но его заставили это сделать, переселили в городскую квартиру, в большой-большой дом, где с утра и до вечера стоит шум и один другому с балкона плюет на голову и бросает окурки, то должен ли человек за эту квартиру еще и платить?.. Умные люди говорят, что тут бы надо еще и ему доплачивать, ыйт?..

— Ты, Рамазан, подъезжаешь издалека, — словно через силу улыбнулся Ереджиб Батович: как-никак он чувствовал себя коллегой Вильяма Викторовича и как бы наравне со мной отвечал за душевное спокойствие моего учителя. А разве неясно, куда клонит этот Куков?

— Как всякий умный человек, ты подъезжаешь издалека, — да, — повторил Дышеков. — Но ты только о квартирной плате хочешь спросить или еще о чем-то другом?

Вильям Викторович уже все понял:

— Вероятно, вы о будущем море?

— У адыгейцев есть такая сказка, Вильям! — громко сказал Юсуфоков Урусбий. — О Железном Волке… Этот Железный Волк поедает… В сказке он жрет целые аулы… Один раз мы уже это пережили… Много наших аулов пропало, много! Но мы думали, что все это позади. И вот теперь, в мирное время… Кому надо, чтобы снова вздыхали наши старики и плакали матери?

— Ты говоришь так, Урусбий, как будто Вильям — начальник из Краснодара, а не наш гость из Ленинграда! — снова вступился Ереджиб.

— Да в общем-то это не имеет значения, — грустно сказал Оленин. — Нам всегда твердили, что мы хозяева своей земли… Что мы в ответе за нее. Но очень трудно отвечать за то, что делают другие — поймите меня, пожалуйста, правильно!

— Раньше они тоже хотели копать это море! — уверенно заговорил Урусбий. — Но когда бумаги попали к Сталину, он сказал: кому это могло прийти в дурную голову, хотел бы я знать?.. Эти несчастные адыгейцы очень сильно пострадали до революции, от России они видели много горя, но вы бы видели, как они потом дрались с немцами!.. И они не пошли за своим Султан Клыч-Гиреем когда тот появился у них при немцах на белом коне. Они не стали предателями!.. И Сталин даже не стал писать на бумажке «отказать» — он просто порвал эти бумаги и сказал, чтобы об этом море забыли думать!

Пока кузнец говорил, Оленин все посматривал на меня: мол, видишь?.. Как глупые нынешние решения поддерживают легенды о мудром, добром вожде?.. При рождении такой легенды ты присутствуешь, Сэт!

— Нет Сталина на них! — поддержал старик Чатоков Чемаль.

— А спросить хотите теперь с наших ученых! — попытался пошутить Ереджиб. — С наших, понимаете, ленинградских гостей!