Сказание о Железном Волке - страница 57

Почему отец снова поглядел на меня очень печальным взглядом?.. И я отвел глаза: я не должен был за него заступаться. Нельзя встревать в разговор старших — тем более, такой разговор.

— Ты ведь знаешь, отец, вчера я ходил к Тлишевым просить Аслана, чтобы он помог нам… Выехал бы сегодня зерно возить.

— А Аслан сказал, что ты слишком мало работал у них дома, пока Аслан пареньком баклуши бил… Сидел с сигареткой на Хашхоне, так, мальчишка, скажи?!

— Не совсем так… ты же знаешь это, отец!

Он прикрыл глаза и, показалось мне, пошатнулся… А, может, это все — для меня?.. Для всех нас, для молодых?.. Ну, и немножко — для Вильяма: вот так, мол, мы их тут воспитываем, своих сыновей, в ауле, — это вам не ваш хваленый Питер! Старший — всегда старший, сколько бы лет ни было младшему. Кем бы он ни был…

Дедушка шевельнул обеими вожжами и тут же натянул одну правую: кони стали послушно разворачиваться.

Я приложил кончики пальцев к глазам:

— Все нормально, тят?..

Мне показалось, что он обрадовался, голос у него потеплел:

— Нормально, сынок… нет! — улыбнулся мне и покачал головой. — Нет-нет, все нормально!

Как бывало в детстве, я положил подбородок дедушке на плечо:

— Может, отдохнешь, тэтэж?

Голос у Хаджекыза смягчился:

— Наверно, ты уже забыл, где я отдыхаю, ыйт?

— А-а, да-да, — вспомнил я, — да, тэтэж… Тогда: дай мне немножко отдохнуть?

И дедушка мой прямо-таки растаял:

— Это другое дело!

Придержал лошадь, и мы с ним поменялись местами. Барон теперь сел рядом со мною.

Хоть и делал вид, что с вожжами не хотел расставаться, Хаджекыз, конечно же, давно хотел сесть рядом с Олениным. Начал теперь к профессору приступать:

— Почему так живем, Уильям, ты скажи?

— Адыгейцы, да, — тут же вставил Барон. — А то когда-то наделали там в своем Ленинграде шороху, а мы тут до сих пор расхлебываем!

— Если бы только мы… только адыгейцы, я бы не стал к тебе, Уильям, приставать, — перехватил дедушка. — А-енасын!.. Да если бы только мы!.. Адыгейцы расхлебывать привыкли… Они умеют расхлебывать. Последние сто лет только этим и занимаемся! Но я согласен и еще сто, если бы знать, что расхлебываем за всех. Кто в России живет. За весь Советский Союз… Было бы счастье для адыгейцев: за всех расхлебывать. Чтобы остальные жили по-человечески. Но расхлебывают все… Разве не так, Уильям?

— Ленинградскую кашку, — снова вставил Барон.

Наскучался в кабинке своей фуры — тянет поговорить?.. Или на дальних своих дорогах и в самом деле совсем уже растерял остатки наших обычаев: перебивает старшего.

— Ты слышал, Уильям? — спросил дедушка. — Ты слышал?.. Не нам теперь разбираться, за нас это сделает Аллах!.. А вот то, что он умного ничего не привозит из дальней дороги… Одни только глупые разговоры да одни дурацкие шутки. Это очень плохо, понимаешь меня, Уильям?

— Хорошо понимаю, да-да, — сказал Оленин, и рука его скользнула между мной и Бароном — до него дотронулся, ясно. — Вы меня, конечно, извините, Анзор… Пусть моя рука — добром, как говорится…

— Да хрена ли мне? — беззаботно ответил этот наглец.

— Вот-вот! — как будто даже обрадовался дедушка. — Раньше пожелание было у черкесов: удачи тебе в дальнем набеге! В дальнем, ым?.. Но зато что привозил джигит из дальнего набега: какие шашки и какие кинжалы! Тот гурду[17] привез, а тот — «Ереджиб»[18]… Золотые газыри!.. Серебряный пояс!.. А каких коней пригоняли, каких коней, о Аллах!.. Какие на них были седла и какие уздечки, ей!.. То были времена!

Дедушка так зажегся, что помолодевший его, набравший силы и власти голос увлек и меня.

— Времена, тэтэж, когда старшие еще упрекали? — обернулся я к нему. — «Бездельник!..»

И Хаджекыз подхватил — словно сверкнувшую гурду из ножен выхватил:

— Бездельник!.. Ты хочешь добывать хлеб по́том, а не кровью?!

У меня даже мурашки прошлись по спине: откуда это у него все-таки?

Не было уже в его время дальних набегов. И ближних не было… Так ярко представлял себе по рассказам старших?.. Или ему досталась душа Хаджирета, одинокого всадника… потом одинокого? Ставшего одиноким? И она частенько уносит его в прошлое. И он живет там… Чудится ведь мне иногда: усталые и голодные, в намокших бурках, от которых поднимается парком кисловатый запах овечьей шерсти, мы сидим вокруг небольшого костра, дающего больше надежду на тепло, чем само тепло, и языки пламени освещают корявые и черные мокрые деревья, а вокруг темь — хоть глаз выколи,