Скажи, Красная Шапочка - страница 11

Лиззи завидует мне из-за Пауля. У нее нет братьев и сестер, и она много бы отдала, чтобы иметь такого старшего брата. Когда мы были маленькими, мы договорились, что он будет наш общий. За это мне полагалась половина Лиззиной морской свинки Монти. Но потом Монти умер. Да и вообще — человеку нужен свой собственный брат, морская свинка его заменить никак не может, хотя Монти был действительно ужасно милый. Делить брата глупо. Тут уж ничего не поделаешь. Мне бы не понравилось сидеть на ограде втроем, хоть Лиззи и моя лучшая подруга.

Я сижу на ограде уже ровно сорок три минуты.

У мамы до сих пор мигрень, вчера вечером приходил наш семейный врач и сделал ей укол, от него она проспала до сегодняшнего утра, а потом все началось сначала. Сегодня утром я проснулась оттого, что маму тошнило. Дни, когда ее тошнит прямо с утра, — самые ужасные, и тогда я стараюсь поскорее смотаться из дома.

Я решаю, что если мимо проедет сначала серебристый автомобиль, а потом два черных, то Пауль скоро приедет.

Если я по-настоящему сосредоточусь, такое получается. Не всегда, конечно, но не так уж и редко. Сегодня машин не видно, ни серебристой, ни черной, наша улица словно вымерла, будто у половины мира случилась мигрень, и только одна я сижу здесь, подставляя солнцу лицо и голые руки, совсем бледные, со светло-коричневыми веснушками.

Наконец я слышу шум мотора, это едет Пауль, я знаю это еще до того, как вижу его машину. Когда он заворачивает из-за угла, я начинаю махать руками, как сумасшедшая, за лобовым стеклом — хотя в нем отражаются солнечные лучи — я различаю светлые волосы брата и его солнечные очки. Он их носит, потому что выглядит в них круто, а девушкам такое нравится. В ответ он сигналит, и гудок получается каким-то совершенно нереальным, так здесь тихо.

Я спрыгиваю с ограды, потому что не могу больше ждать, мне нужно поговорить с ним. Пауль паркует машину у тротуара.

Эй, — говорит он и кружит меня так, что начинает кружиться и голова, как поживает моя младшая сестренка?

И сажает меня на капот машины.

Тебе надо побольше есть, — говорит он, внимательно глядя на меня, ты слишком уж худая.

Он говорит это почти всегда, с тех пор как я начала расти.

Я хотела рассказать ему про дедушку и как он меня целовал, про мальчишку, но теперь не могу даже рта раскрыть, в горле что-то застряло, как будто я проглотила тот комок зеленой жвачки, и он прилип где-то посередине на пути в желудок.

Когда я думаю о дедушке, я ощущаю стыд, очень неприятное чувство, как будто я сделала что-то неправильно. Как будто мне должно быть совестно за этот поцелуй.

Каждый раз, когда я об этом думаю, у меня в животе начинается непонятное шевеление, как на карусели, только хуже. Поэтому я стараюсь как можно меньше про все это вспоминать — про дедушку и про то, что мне опять придется к нему идти, и это мне вполне удается. Я быстро начинаю думать про Лиззи и мальчишку, а сегодня утром я больше всего думала про Пауля и очень сильно хотела, чтобы он меня понял и сказал, что мне не нужно больше ходить к дедушке, никогда. По крайней мере, одной.

Пауль, подпрыгивая на капоте, качает машину.

Раньше мы часто так играли в нашем старом Форде. Пауль садился спереди на капот и качал автомобиль, а мы с Анной делали вид, будто терпим кораблекрушение. Мы называли эту игру «Гибель „Титаника“», я закрывала глаза и видела море, огромные волны, морских чудовищ и акул, и представляла себе, каково это — тонуть, представляла очень ясно. Как вода тебя поглощает и тянет все глубже, вокруг становится совсем темно и холодно, и тогда понимаешь, что сейчас умрешь. А вот Анна про такое ни секунды не думала, я уверена.

Мы кричали, мы орали, орали до хрипоты, пока Паулю не надоедало раскачивать машину.

Эта история с дедушкой… — говорит Пауль, тебе надо перед ним извиниться.

Я вздрагиваю. Папа ему рассказал. Вот, значит, как. Папа рассказал Паулю про меня и дедушку, они говорили обо мне за моей спиной, это подло с их стороны, и они считают, что я должна извиниться за то, что наговорила про дедушку гадостей.

Пауль перестает раскачивать машину, обнимает меня за плечи, и плечам вдруг становится очень холодно. Дед ничего плохого не имел в виду, ты же знаешь, как он к тебе относится. Ты всегда была его любимицей из нас троих.