Скажи, Красная Шапочка - страница 12
Я ничего не отвечаю, и Пауль крепче прижимает меня к себе. Очень крепко, как будто он меня понимает, но в глубине души я знаю, что он не понимает ничего.
Абсолютно ничего.
Ни обо мне, ни о дедушке.
Он не был там, он не видел дедушку и не слышал, как дедушка со мной говорит. Как мне ему все это объяснить…
Как сказать, что мне грустно оттого, что никто ничего не понимает, но в горле до сих пор сидит этот комок. Я стараюсь проглотить его, но он застрял плотно, и вскоре мне начинает казаться, что я вот-вот задохнусь. От руки Пауля на моих плечах делается только хуже. Если бы не эта рука, я бы спрыгнула с машины и сделала бы вид, что я тоже так считаю. Проглотила бы комок в горле и засмеялась. Я всегда была дедушкиной любимицей.
Я бы сказала: конечно, я всегда была дедушкиной любимицей, знаю-знаю.
Я прямо чувствую, как легко эта фраза соскользнет с моих губ, как я с ее помощью сотру ненужные мысли, удалю их из головы, и все снова будет в порядке.
Существует ли ластик, которым можно стереть мысли? А чувства?
Пусть кто-нибудь изобретет такой.
Но рука Пауля держит меня крепко, и я знаю, тут что-то не так.
Если кто-то кого-то так сильно любит, как дедушка меня, то тут что-то не так, я уверена.
Чтобы не разреветься, смотрю на носки моих туфель, на асфальт, на мои руки, покрытые веснушками.
Позади нас кто-то одним движением поднимаем жалюзи, наверно, это папа.
Он говорит, что маме нужно наконец собраться с силами, это не годится, когда человек постоянно болен, и поэтому он открывает окна, извлекает маму из постели и тащит ее в ванную и ждет, пока она оденется. Не просто в халат, а в нормальную одежду.
От долгого лежания в постели головная боль тоже не ослабнет, говорит он, а мама в качестве наказания молча потом страдает и таскает с собой по всему дому баночку с тигровым бальзамом, чтобы каждый видел, что ей приходится терпеть и как ей плохо.
Папа хлопает створками окон. Я слышу его голос: по крайней мере, когда твой сын приезжает домой…
Что отвечает мама, я не понимаю, но звучит это очень жалобно и плаксиво.
Он меня целовал, — говорю я тихо. Пауль смеется. Но я же тебя тоже целую, — говорит он и быстро целует меня. В щеку, в ухо и волосы. Не так, как дедушка, а по-правильному.
Так, как целуют того, кого ты действительно любишь.
Видишь, — говорит он, очень даже просто.
Потом спрыгивает с капота, как будто очень торопится и именно сейчас ему надо пойти в дом. Там, где он сидел, в металле осталась вмятина. Отпечаток его попы.
Пауль усмехается немного криво, как будто он сам не очень-то уверен в своих словах, и я усмехаюсь в ответ.
Очень даже просто.
Позади мае кто-то одним движением поднимает жалюзи, наверно, это папа.
Он говорит, что маме нужно наконец собраться с силами, это не годится, когда человек постоянно болен, и поэтому он открывает окна, извлекает маму из постели и тащит ее в ванную и ждет, пока она оденется. Не просто в халат, а в нормальную одежду.
От долгого лежания в постели головная боль тоже не ослабнет, говорит он, а мама в качестве наказания молча потом страдает и таскает с собой по всему дому баночку с тигровым бальзамом, чтобы каждый видел, что ей приходится терпеть и как ей плохо.
Папа хлопает створками окон. Я слышу его голос: по крайней мере, когда твой сын приезжает домой…
Что отвечает мама, я не понимаю, но звучит это очень жалобно и плаксиво.
Он меня целовал, — говорю я тихо. Пауль смеется. Но я же тебя тоже целую, — говорит он и быстро целует меня. В щеку, в ухо и волосы. Не так, как дедушка, а по-правильному.
Так, как целуют того, кого ты действительно любишь.
Видишь, — говорит он, очень даже просто.
Потом спрыгивает с капота, как будто очень торопится и именно сейчас ему надо пойти в дом. Там, где он сидел, в металле осталась вмятина. Отпечаток его попы.
Пауль усмехается немного криво, как будто он сам не очень-то уверен в своих словах, и я усмехаюсь в ответ.
Очень даже просто.
Я запираюсь в ванной комнате.
Не хочу обедать, не хочу больше говорить с Паулем. Я просто хочу быть одна.
Папа колотит в дверь и кричит: что ты там делаешь?!
Купаюсь, — отвечаю я, лежу в ванне.