Сказки и легенды пушкинских мест - страница 40

ни взялася лиса — собаки за лисой. Он крикнул на них: „Бросьте, не тронь“. Лиса вперед — он сзаду и думает то: „Впоймаю живьем и обдеру, свому нареченному тестю сделаю воротник в тулуп“. Она вперед — он сзаду. Прибегла эта лиса в дубовую рощу, соскочила на дуб и обратилася змеей, трейголовной. „Ай, здраствуй, Иван-царевич“. — „Здрастуй, здрастуй, змея“. — „Вот, Иван-царевич, вот твоя смерть и могила. На-тка моих шесть шерстинок, положь куды хошь“. Он действительно взял, положил на землю, стал левуй ногой каблуком, обернулся три раза. Змея думала, что конь приковался, соскочила с дубу, схватила палицу-шибалицу трехпудовую. Он медью-кладомедной ударил ее. Убил эту змею, положил под дуб. Это же второе. Ну, вот, когда он положил и приехал домой.

Ночь переспал, наутре выезжал опять. Выехал за царство. Откуль не взялся зверь [волк]. Собаки бросились на зверя. Он ответил, что не тронь. Зверь вперед, а Иван-царевич сзаду. Прибежал этот зверь в дубовую рощу, соскочил на дуб, оборотился змеей, шестиглавной. Отвечает эта змея: „Докудова ты будешь, Иван-царевич, такие проделки делать. Больно довольно. Возьми-тко моих шесть шерстинок“. Вдруг склонул ево сон. Уснул. Вдруг как на́ яви приходит седой старик. „Вот, Иван-царевич, этот раз помогу. Возьми ейных шесть шерстинок, разведи огонь и вкинь в огонь. Только, Иван-царевич, всё-таки вьется смерть над головой. Ну, только твоя смерть недолга. Будешь образовался [!] опять, как и жил“. Когда он проснулся, змея и говорит: „Что ты ворачиваешься, как мех. Я желаю поскорее с тобой оборотиться. Бери-тко моих шесть шерстинок. Ну, и вот тогда подумай“. Иван-царевич развел огонь. Она соскочила, хотела она ево убить. Он поторовился, схватил палицу-шибалицу и вдарил ее в лоб — убил и под дуб зарыл. Поехал опять на родину. Ночь переночевал, наутре выезжал. Только выехал за царство, выскакивае медведь. Ну, собаки опялись. Он все-таки крикнул на их, что не трогать. Медведь вперед, а Иван-царевич сзаду. „Эх, кабы мне этого медведя да впоймать, вот-то чудью было. Вот бы мой нареченный отец рассмехнулся б“. Этот медведь прибег тоже в дубовую рощу, соскочил на дуб и обратился змеей. „Ай, здраствуй, Иван-царевич. Ой, голубчик, не за дело взялся. Вот сегодня смерть и могила твоя. На-тко двенадцать шерстинок, положь куды хошь“. Иван-царевич смялся. Думал-думал. „Э, что бог не дась“. Вкинул в огонь. Змея-лубяные глаза подовторяла речь: „Все твое, Иван-царевич“. Соскочила ис дуба, схватила медь-кладомедь и убила. Взяла, под дуб положила.

Немного сгодя, налилося в Ивана-служанкинова это сущее крови платенце. Оглянулся Иван-служанкин на это платенце. „Ой, боже мой, погил мой брат“. В этот момент пустился обратно. Приехал Иван-служанкин на самое это место, где оны отдыхали и думает собой: „Коня пущу, сам перекушу, потом отдохну“. Не буча лихо[10] заревела лошадь ево, подошла лошадь к нему, к Ивану-служанкиному, тискает свою голову между ног ево. Говорит Иван-служанкин: „Эсще, боже мой, то есть какая-то серость у меня Животное чуе, что мой брат воспокоен“. Садится Иван-служанкин, забирает свои все вещя и отправляется в путь. Конь стремится больше бечь. Не доезжае трех верст этово царства и думает Иван-служанкин: „Ах, как бы мне поудобнее обделать“.

Приехал Иван-служанкин в самое в это царство, где Иван-царевич был осемьенилши. Оглядела жена. Она думала, что ей муж, что оны были голос в голос, рост в рост, лошадя одинаковы, вещя одинаковы — бросилась жена к мужу. „От, дорогой мой закон. У такую я печаль пала, очень долго тебя дожидала“. — „Да, дорогая моя супруга. Вы то во печали, я [в] меня больше. Вот когда я ездил на хоту, и вы видали моих собак — вот куды-то забежали“. Брала она его за правую руку, приводила в дом, закричала на прислугу: „Собери тко покушать“. Ну, не столько он кушае, насколько тяжело издыхае. „Ой, дорогой мой закон, чего вы так здыхаете. Де, если мы здоровы будем, таких собак наживем“. — „Не, дорогая моя, мне до гроба жизни не нажить“. Все-таки эта жена много разговору имела с ним, как бы только поиметь разговор. Пристигла темна ночь, время ложиться на спокой. Вобрали койку и говорит жена. „Ну, дорогой мой, можешь отдохнуть“. Ложился Иван-служанкин на эту пуховую перину, кладет