Сказки Румынии - страница 7
– Чтоб к деревьям этим никто подходить не смел! Пусть растут – на них очи мои отдыхают.
И стали осинки расти со скоростью деревьям несвойственной. Каждый день они вырастали, как обычное дерево – за целый год. За ночь прибавлялся им ещё год, а на рассвете, когда звёзды небесные бледнеют, каждая осинка тремя годами старше становилась. Скоро затенили их ветви окно, и не было теперь для императора большей отрады, чем слушать, как шелестят на ветру осиновые листочки.
Целыми днями просиживал он у окна, и никто не дерзал его беспокоить.
Понимала мачеха, о чём способны нашептать осинки; так и этак пыталась от них избавиться. Известно: если женщина что себе в голову забрала, она и из камня молоко выжмет, и витязя хитростью сломит. Где колдовство не действует, там уговоры помогут, а ежели и от них толку негусто, всегда слёзы в запасе имеются.
И вот однажды утром мачехина дочка уселась на ложе к своему супругу и давай его умасливать речами да ласками и жаловаться: мол, покоя нет от шелеста осинового.
Немало ей пришлось постараться! Но ведь мужчина, будь он даже император, мужчиной остаётся.
– Твоя взяла, – сказал он жене. – Не можешь слушать шелест – дозволяю спилить осины. Только пусть из одной для меня кровать сделают, а из другой – для тебя.
Не добилась своего мачехина дочка. Осины, хоть и спиленные, теперь в опочивальню переместились, да возразить было нечего.
Только улёгся император на новую кровать – согнулась она под ним, словно он в сто раз тяжелее стал. Зато сам он почувствовал блаженное успокоение, какого раньше не ведал. Мачехина дочка, наоборот, как на гвоздях лежала, во всю ночь глаз не сомкнула.
Быстро заснул император, и стала его кровать скрипеть. Поняла мачехина дочка: это не простые скрипы, это слова языка, не известного никому, кроме неё самой.
– Тяжко тебе, братец? – спрашивает одна кровать.
– Нет, братец, ничуть не тяжко, – отвечает та кровать, на которой император спит. – Радостно мне, ведь я баюкаю нашего с тобой обожаемого отца!
– А мне-то как тошно! – вздыхает первая кровать. – Держу я злодейку – злодейкину дочь!
Так до рассвета скрипели кровати, а императрица слушала да раздумывала, как бы от них избавиться.
Вот наутро, едва император уехал, велела она сколотить две точно такие же кровати, а осиновые – сожгла. Только горстка пепла осталась.
Но пока горели осиновые кровати, в треске всё слышался мачехиной дочери их разговор.
Собрала она пепел, на четырёх ветрах развеяла, чтобы вовсе ничего не осталось от чудесных близнецов.
Только не заметила мачехина дочь, что с пеплом улетели две яркие искорки. Упали они в реку, и понесло их течением в самое сердце империи.
Превратились искорки в одинаковых рыбок с золотой чешуёй. Перед рассветом пошли рыбаки рыбу ловить к императорскому завтраку. Бросили они сеть ещё в темноте, а тянуть стали, когда последняя звёздочка на небе догорала. Смотрят: среди обычных рыб сверкают, как огонь, две золотые рыбки.
Подивились рыбаки и решили сохранить золотых рыбок в воде, преподнести в дар императору. Снарядили для такого дела одного рыбака, а рыбки к нему взмолились:
– Не относи нас во дворец – там погибель наша!
– Что же мне с вами делать? – спрашивает рыбак.
– Собери росу с листьев, пусти нас в ней плавать. Чашу на солнышке поставь и не трогай, даже не гляди на неё, покуда солнечные лучи не высушат всю росу.
Рыбак так и поступил. Когда же приблизился он к чаше, увидал двух мальчиков – златовласых и прекрасных, как солнце. Были они на одно лицо – сразу ясно, что близнецы, – и у каждого во лбу звезда горела.
Быстро росли дети. За день им год прибавлялся, за ночь – другой, а на заре, когда звёзды бледнеют, – сразу три года! Но не только рост да стать они обретали. Знания их утраивались, и мудрость тоже.
Вот минуло три дня, три ночи, три зари, и стали братья с виду как отроки двенадцати лет, силой – как юноши двадцати четырёх лет, знаниями и мудростью – как мужи тридцати шести лет, и сказали рыбаку:
– Теперь веди нас во дворец, мы желаем видеть отца.
Надел на них рыбак овчинные шапки, и скрылись под этими шапками звёзды и золотые волосы.