Сказочные повести. Выпуск десятый - страница 76
— Познакомьтесь! Это мой друг джин!
Джин приложил руку ко лбу и к сердцу. Абд аль-Кадир попятился. А Зубейда, стараясь не замечать джина, долго смотрела на Аладдина, открывала рот, желая что-то сказать, и закрывала рот. И наконец нашлась.
— Где дядя? — спросила она строго.
— Он не дядя! Он обманщик! — безмятежно сказал Аладдин, запихивая в рот пирожок.
— Ты начитался книг и сам не знаешь, что болтаешь! — сказала мать. — Что только с тобой будет! Пробегал целую ночь, удрал от дяди, подобрал какую-то пакость в куче мусора… — И пнула ногой валявшуюся лампу.
Аладдин улыбнулся, вспомнив кучу мусора, в которой он подобрал эту лампу.
— А теперь тебе смешно! — сказала Зубейда.
Они помолчали. Джин понял, что он лишний.
— Ну, я побуду в лампе, — сказал он и исчез.
Вытянув шею, Абд аль-Кадир со страхом проводил джина взглядом и шмыгнул в калитку.
Но мать Аладдина не потеряла присутствия духа.
— Я всегда говорила, — сказала она дрожащим голосом, — что сказки не доведут тебя до добра!
Повернулась и гордо пошла вон со двора. Однако, очутившись на улице, она в изнеможении села на землю и прислонилась к забору.
Крадучись, к ней подошел Абд аль-Кадир.
— Запомни, — прошептал он, косясь на калитку, — я ничего не видел. И я скажу тебе больше — ты тоже ничего не видела. Мы оба ничего не видели…
Он многозначительно поднял палец:
— Знаешь, почему я дожил до восьмидесяти пяти лет? Потому что всю жизнь говорил: «В Багдаде все спокойно…»
Оставшись один в комнате, Аладдин сейчас же вызвал джина из лампы.
— Видишь ли, почтенный джин, — сказал Аладдин. — Вчера я держал за руку царевну Будур, и она не выходит из моей головы.
Джин почесал свой рог и сказал:
— Хочешь, ее сейчас принесу?
И сделал движение лететь.
— Что ты, что ты! Зачем?.. — испугался Аладдин. — Я даже не знаю, хочет ли она видеть меня!
Джин сказал:
— Тысячу раз я был в разных руках, и никто никогда не спрашивал, хочет она видеть или не хочет.
— Ты был в руках у плохих людей, — сказал Аладдин и задумался.
Джин вежливо ждал приказаний. Аладдин спросил:
— Скажи, думает ли она сейчас обо мне?
— Я могу устроить землетрясение, могу перенести город на дно моря и перевернуть базар вверх ногами, — сказал джин. — Но узнать, кто что думает, не в моих силах.
— Тогда вот что…
Аладдин поманил джина пальцем. Тот подставил свое огромное ухо. Аладдин что-то ему шепнул. Подобие улыбки пронеслось по лицу джина. И он исчез.
Это было во дворце, в покоях царевны Будур, где узкие окна были прорезаны так высоко, что солнечный свет никогда не достигал пола, где солнце лежало на стене решеткой лучей и теней, а внизу, на коврах и атласных подушках, всегда дарил полумрак.
Дворцовый Наимудрейший в огромной чалме сидел на коврике и бубнил сидящей перед ним царевне:
— Чтобы дожить до ста лет, изучай добродетель. Ибо основа всякого блага — в обуздании души, и смирении, и набожности, и невинности, и стыдливости…
Царевна таращила глаза, с трудом раздирая их пальцами. Наимудрейший продолжал бубнить:
— …Каждому следует знать, когда нужна стыдливость, а когда бесстыдство, ибо сказано: предпосылка блага — стыд, и предпосылка зла — тоже стыд.
Засыпая, царевна увидела в тумане двух Наимудрейших вместо одного и слышала только: «Бу-бу-бу-бу…»
— Ты слушаешь? — спросил Наимудрейший.
— Да, — сказала царевна и исчезла.
Наимудрейший разинул рот, потом прикрыл глаза ладонью, открыл опять.
Царевны не было. Тогда Наимудрейший не своим голосом заорал:
— Стража!..
В это самое время Зубейда у себя во дворике доила козу. Она повернулась, чтобы отставить сосуд, и чуть не упала от неожиданности.
Перед ней стояла царевна Будур, не понимая, где она.
Некоторое время женщины молчали.
— Ты кто? — спросила Зубейда.
— Как кто? Царевна Будур.
— Этого еще не хватало! — сказала Зубейда.
Аладдин веселился в комнатке, выглядывая во дворик и предвкушая, что сейчас будет.
— Кто там смеется? — рассердилась царевна. — И откуда вы все взялись?!
— Это один бездельник начитался глупых книг. Ему нечего делать… — сказала Зубейда. — Иди сюда, бездельник!
Аладдин вышел из домика. Царевна удивилась:
— Это ты?