Скорпионы - страница 7

Все офицеры внимательно изучали носки своих ботинок. Один только майор, уже пожилой человек, поддакнул:

— Герберт прав. Я тоже не помню, чтобы в священном писании что-нибудь говорилось о спасении таких душ, как наши.

— Однако, майор, — возразил капитан, — Христа забросали камнями за спасение и наших душ.

— Вы ошибаетесь, капитан. Христос кончил на кресте, и вовсе не за нас. Попросту господь бог просчитался. Вы играете в шахматы, капитан?

— При чем тут шахматы?

— Сейчас объясню. Вы, конечно, знаете, что такое жертва в шахматах? Вы отдаете фигуру, рассчитывая на выигрышную позицию. Потом вы убеждаетесь, что просчитались. Господь бог не умел играть в шахматы. Вот оттого все и получилось. На кресте прикончили человека — одного, заметьте, — а две тысячи лет спустя мы возим «мандарины»! Какого же черта его распяли?

Кто-то возразил:

— А хотя бы затем, чтобы мир мог дождаться двадцатого века, пусть мы и возим «мандарины». — Последние слова говоривший произнес с ударением.

— Да не в этом дело. «Мандарины» мы возим недавно, а твой двадцатый век и без того гроша ломаного не стоит… И вряд ли Христос вернется на землю.

— А зачем? Теперь ведь не распинают. Сегодня его раздавил бы на шоссе какой-нибудь подвыпивший молокосос или он умер бы в больнице от рака. Студенты вскрыли бы труп — и все. А если бы он отважился назваться Христом, его заткнули бы туда же, куда засадили Портера, Бланша и Карста.

— А я вам говорю, что это все оттого, что господь бог не умел играть в шахматы!

— Идите вы к черту со своими шахматами!

— А вы со своим Христом! Я им сыт по горло! Все это просто глупая болтовня, а Ленцер погиб на самом деле.

Застекленная дверь тихо скрипнула, и офицеры повернули головы.

Вошедший майор крикнул:

— Кому сегодня лететь?

— Мне, — ответил Герберт.

— Скажите, что у вас расходились нервы. Идиотский день!

— Что случилось? — спросил кто-то, и офицеры, как по команде, поднялись с кресел.

Майор объяснил:

— Хайфе кружит над аэродромом. Тройка у него кашляет. Сейчас будет садиться. Я лопну от смеха, если его угораздит шмякнуться на ту кучу мусора, которая осталась от Ленцера.

Не говоря ни слова, все бросились из комнаты и взбежали по каменной лестнице наверх.

Была уже ночь, терпкая, холодная, бесконечная и в то же время мертвая, как вода залива, подмывающего склон. Она казалась еще темнее, потому что была рассечена светящимися клинками прожекторов. Один из них наносил косые удары по звездам, и они тут же гасли, а другой настойчиво искал что-то в зените, будто силился найти там сокровенную правду небесных глубин.

Тянул ровный ветер. Он нес с собой горький запах сожженных трав с остывающего плоскогорья. Издалека донеслись гортанные крики ночных птиц. Днем, слепые, они укрывались от смертельного зноя, а ночью, прозревшие и голодные, вылетали на промысел. Герберт бросил в небо ненавидящий взгляд. Ему хотелось увидеть темные громады облаков, которые не появлялись уже много дней.

Низко над землей он заметил два огонька — один возле другого. Красный и зеленый. Они неслись быстро, свободно, плавно. «Хайфе садится с кашляющей тройкой», — подумал он. Огоньки опишут круг над аэродромом, уйдут к горизонту, чтобы потом еще ниже прижаться к земле. Потом они прильнут к бетонной полосе, сейчас она сверкает, совсем как лунная дорожка на воде.

Но цветные огоньки не обежали аэродром. «Видимо, горючее кончается, — подумал Герберт. — Сейчас он выключит двигатели и будет садиться».

Все вглядывались в след, прочерчиваемый огоньками машины. Она скользила теперь над горбатыми холмами, над кустарником, над стеной, окружающей базу. Хайфе шел против ветра, поэтому звуки относило назад. Свист машины не был слышен.

«Если двигатель сейчас закашляет, машину собьет с курса, и ему придется рвануть вверх. Но вряд ли он сможет это сделать. Не думаю, чтобы эту беспомощно падающую массу можно было рвануть. Но ветер небольшой, по крайней мере здесь, внизу. Тянет равномерно, лучшего и желать нельзя».

Теперь уже можно было видеть, что огоньки прильнули к серебристо-стальной поверхности бетонной реки.

Еще несколько сот метров, и Хайфе выбросит парашют. Тогда уже никакая сила не стянет его с бетонной полосы на изрезанный грунт, покрытый мягкой и мелкой травой. В нем машины, зарываясь по самые оси, вспахивали глубокие борозды. В этих случаях самолет неизбежно переворачивало вверх колесами.