Скорпионы - страница 8

Хайфе выпустил парашют, который тянулся теперь за машиной, совсем как издевательски привязанная сзади тряпка. Он сбивал скорость, сметая с бетонной полосы занесенные ветром стебли трав.

У входа в командный пункт заворчал джип и рванулся в темноту.

— Поехали за Хайфе. Представление окончено.

Герберт попрощался со всеми и направился к другому входу. Ему, однако, пришлось еще раз остановиться. С посадочной полосы длинной вереницей возвращались пожарные и санитарные машины. На сей раз они не понадобились. «Хайфе сидит на бетоне, снимает, наверно, свой блестящий шлем, отирает пот с лица и вдыхает холодный воздух нормального давления».

В эту минуту сзади раздались поспешные шаги и голос молодого лейтенанта:

— Господин майор!

— Ну?

— Не согласились бы вы пойти завтра со мной к нотариусу? Ленцер обещал, но вы же видели, что он натворил. Дело спешное, а тут такое невезенье!

Мысли Герберта все еще были с Хайфе, поэтому он не отозвался. Лейтенант истолковал это по-своему.

— Ох, прошу прощения. Я только сейчас сообразил. Я забыл, что у вас ночной полет.

— Что такое? — Герберт понял и возмутился. — Зелены вы еще соображать! — Потом внимательно посмотрел на смущенного лейтенанта. — Хорошо, завтра я пойду с вами к нотариусу. Позвоните мне. — И не дожидаясь выражений признательности маленького лейтенанта, он пошел прочь.

«Почему я терпеть не могу этого клопа? Такой же офицер, как все мы, и так же не известно, когда ему будет конец, как и всем нам».

По лестнице, как колодец уходившей вниз, он снова спустился в убежище, миновал часовых и толкнул раздвижные двери раздевалки. Молча обменялся рукопожатиями с членами экипажа.

Второй пилот, старший сержант Раф, подал ему комбинезон, затем помог натянуть высотный костюм. Герберт тщательно зашнуровался.

— Вы уже слышали, что сегодня натворил Ленцер? — спросил Раф.

— Да.

— Счастье еще, что у него не было «мандарина».

— Ему-то теперь уже все равно, а для нас было бы лучше, если б он был.

— Что вы!

— Тогда базу закрыли бы по меньшей мере на неделю, и я бы съездил в нормальный мир посмотреть на нормальных людей.

— Да, может, вы и правы.

Герберт повернулся к радисту.

— Пожалуйста, захватите мой шлем в машину.

Он застегнул замки-молнии на штанинах и подтянул ремешки на ботинках. Сколько бы раз он ни надевал этот костюм, он всегда казался себе камерой, вложенной в автомобильную шину. Его смешило, что, садясь, он не ощущал кресла. Летчики, выпив рома после благополучной посадки, тузили друг друга по толстым задам, хохотали до колик и орали: «Ни черта не чувствую, двинь-ка посильнее!»

Из коридора донесся голос:

— Майор Герберт!

Чье-то анемичное лицо заглянуло в дверь.

— Майор Герберт?

— Да.

— Вас вызывает комендант.

— Какого черта?

— Не могу знать. Велел вызвать майора Герберта.

Наконец Герберт справился со своим обмундированием и заковылял за вестовым.

Они прошли длинным коридором с многочисленными поворотами и спустились этажом ниже. Высотный костюм затруднял движения. Встречные оглядывались на Герберта, хотя все штабисты отлично знали людей в резиновой броне.

Герберт стал гадать, зачем его могли вызывать в комендатуру. Он перебирал в уме все служебные поручения последних недель, поданные рапорты, даже частные разговоры. Городишко сплетен и болезненно настороженных штабистов. Здесь каждое слово могло стать предметом серьезного внимания и нескончаемых домыслов руководства базы. «Слишком много я болтаю в последнее время, и ко мне стали хуже относиться. Стал грубым, раздражаюсь из-за всякого пустяка и слишком много пью кофе. Все из-за кофе. И из-за этой рыжей пустыни! Чтоб ее солнце совсем сожгло!»

Он знал, что напрасно копается в памяти. Все равно он будет продолжать болтать то, что не нужно, возмущаться по пустякам и исходить злобой. «А ведь именно теперь, — подумал он, — я должен быть спокойным. Именно теперь, когда я послал записку и окончательно решился…»

Комендант кивнул на кресло.

Это был длинный, тощий, как щепка, человек в чине полковника. На удивление подчиненным, он ни за что не хотел расстаться с пышными, мягкими, вечно нерасчесанными поседевшими усами. Лысый череп он оберегал от солнца, и поэтому кожа у него на голове была такой же белой, как усы.