Сладкая жизнь Никиты Хряща - страница 4
«fossils geminatus Hannibal…»
«inectergum finic…»
«iterum Olympia…»
Он сидел, боясь пошевелиться. За эти два с половиной месяца ему не приходилось наблюдать ничего подобного. В больнице ходило множество апокрифических рассказов о буйствах сумасшедших, только он им не верил, считая, что не может нервная система сама по себе, с бухты-барахты перейти в иное состояние, а в больнице все абсолютно спокойно, нет никаких раздражающих факторов. Он ничего и никого не боялся до сегодняшнего дня. Но сейчас страх сковал его настолько, что, не ощущая уже ничего, кроме страха, он завороженно и неподвижно следил за приближающимся к нему человеком.
Сумасшедший кружил вокруг него, будто он был деревом. Круги постепенно сужались. Подойдя к нему вплотную, сумасшедший приложил холодное ухо к его голове и произнес: «Моя латынь дает мне право гордиться собой, безмолвное ты чучело». Затем, постояв возле него некоторое время, словно ожидая ответа, отошел.
«Что же меня так напугало? — думал наш герой, понемногу приходя в себя. — Неужели я еще до такой степени нахожусь во власти глупых предрассудков? Ну, можно бы все понять, случись это в другом месте: постоянное напряжение, неврастения, суета. Но здесь?! Быть может, я бы вылечил его, если бы нашел, что ответить… Впрочем, лечить сумасшедших — не моя забота. Думаю, что, вылечив его, я оказал бы ему дурную услугу». Он еще долго просидел на скамейке, возмущаясь собой и негодуя.
А вечером жаловался Галине Васильевне: «Галина Васильевна, у меня ужасное настроение, упадок сил, апатия какая-то».
«Что же это вы? Были совсем здоровы, и вдруг — нате вам, раскисли. Может, что-нибудь случилось, напугало вас или огорчило?»
«Не знаю, Галина Васильевна. Дали бы вы мне каких-нибудь успокаивающих пилюль».
«Нет, мой дорогой, сейчас, пока идет эксперимент, никак нельзя — вы же знаете».
Вдруг он понял, как опротивела ему и надоела вся эта научная возня, затеянная вокруг него. Он без особого неудовольствия переносил процедуры, назначенные Хрящом, и без особой радости принял их отмену. Он все терпел. А теперь, когда ему понадобилась таблетка пятерчатки, эта мерзкая старуха ему отказывает.
Он отправился в палату. Там уже готовились ко сну. Все, сосредоточенные, молчаливые, стелили постели, занимали очередь к умывальнику, сидя на кроватях, потягивались, с интересом рассматривали свои руки, ноги, животы. Старались не шуметь в палате, потому что наступило время ложиться спать. Но в коридоре еще шумели — громче всех медсестры, разгонявшие больных по палатам. Ему спать совершенно не хотелось. Оставалось одно — напроситься мыть полы в коридоре и в ординаторской. «Это мне обязаны разрешить, — думал он, — тем самым я поспособствую удачному завершению эксперимента… маразм средь бела дня, то есть темного вечера. Когда я здоров, один идиот меня лечит, когда я заболеваю, другая идиотка проводит надо мной эксперимент».
Он встал с кровати, надел тапочки и вышел в коридор.
«Почему не идете спать, больной?» — спросила его дежурная нянечка Света, полная блондинка лет двадцати.
«А я убирать пришел».
Больному, помогающему нянечке делать уборку, полагалось выполнить самую тяжелую часть работы. Он двигал скамейки и столы, менял воду в ведрах, а Света вытирала пыль и елозила по полу с мокрой тряпкой. Все это заняло часа полтора.
«У вас миленькие пухленькие щечки, Светочка, — сказал он ей, когда уборка была кончена и они вымыли руки, — и глазки черные».
«Ладно, идите лучше спать, а то я знаю, всю ночь приставать будете».
«Ну что вы, Света, какая вы, право! Зачем же мне к вам приставать. Дали бы мне таблетку пирамидона. Голова болит…».
«Не могу, врач не позволила».
«Вот видите — и таблетку дать не можете. А что делать, если голова болит? Послушайте, Светочка, вы же сейчас спать не пойдете? Можно, я посижу около вас, вам же одной сидеть скучно. Расскажу вам что-нибудь занимательное».
«Нельзя, врач застанет».
«Ничего не застанет, а если застанет — скажете, что я только что вышел из палаты».
«Не…. приставать будете», — сказала Света после маленькой паузы. («Которые не от крови, не от хотения плоти, не от хотения мужа, но от Бога родились», — вдруг припомнилось ему, но произнести это вслух он побоялся, — «еще подумает, что я псих».)