Слава столетия - страница 16

— За что взял, за то и продал, — нахмурившись, ответил кучер.

Подъехали к дому князя Черкасского.

Прежде чем отпереть ворота, сторож долго смотрел на Кантемира через глазок. Во дворе, в каретном сарае и под навесом стояло несколько чужих карет и возков. В прихожей на лавках лежали шубы и сидели чужие лакеи.

Княжеский лакей Иван, крикнув: «Сейчас доложу!» — поспешно скрылся за дверью.

Из комнат вышел Черкасский, одетый не по–домашнему, — в мундире, при орденах.

— Ты откуда, князь?

— Из дворца.

Черкасский несколько мгновений стоял в каком–то замешательстве, потом взял Кантемира под руку и повел в комнаты.

— У меня тут есть кое–кто… Я–то приболел, не выхожу… Приехали вот, новости привезли.

У князя были прокурор Вельяминов, сенатор Новосильцев, граф Мусин–Пушкин, Татищев и архиепископ Феофан Прокопович.

Когда Черкасский ввел Кантемира, все обернулись на него и замолчали.

Антиох поклонился.

— Я ручаюсь за него, как за сына, — сказал Черкасский.

Прерванный разговор возобновился.

— Неприглашением на избрание государя всех высших чинов и Сената верховники нанесли дворянству оскорбление, которое мы не можем простить! — тонким петушиным голосом выкрикнул сенатор Новосильцев. — Да! Не можем простить! Не имеем права!

— Ягужинский вон как заискивал. И к князю Василию Лукичу: «Батюшка мой…», и к князю Сергею, и к Голицыну — и все впустую, — усмехнулся Мусин–Пушкин. — Уж так расстилался, так хвостом вилял.

— Первейших чинов отстраняют! — возмущался Новосильцев. — Первейших чинов! Втайне, во тьме, как воры в ночи, действуют!

— Даже ежели они и полезное что–то мыслят, не должны скрываться перед другими, — сказал Феофан.

— Какая нам может быть польза от их затей! Объявить, что дворянство не потерпит!..

— Так и послушают тебя… Уж если они посмели государыне приказывать, запреты ей ставить, то наше–то несогласие недорого стоит, — перебил Новосильцева Черкасский. — И власть и войско в их руках.

Феофан поднялся со стула, и все замолчали.

— Одна государыня самодержица может свалить Верховный совет. А мы в меру сил своих поможем ей. Прежде всего надобно открыть ей глаза на верховников, сообщить, что дворянство не давало согласия на кондиции и чтобы государыня не подписывала условий.

— Надо бы, слов нет, — согласился князь Черкасский,

— Надо, да из Москвы не выедешь, — сказал Мусин–Пушкин. — Москва оцеплена, на заставах ни одного человека не пропускают без паспорта от Верховного совета.

— Выбраться–то можно, — отозвался Татищев. — Можно фальшивый паспорт написать или силой пробиться. Опасно, конечно, но можно.

В другое время Кантемир не посмел бы вмешаться в разговор чиновных и пожилых вельмож, но сегодня обычные понятия сместились, и он чувствовал себя не только причастным к одному с ними делу, но и до какой–то степени на равной ноге.

— Господа, я готов, пошлите меня к государыне! — сказал он.

Феофан с интересом посмотрел на его раскрасневшееся юное лицо, улыбнулся, достал круглые карманные часы, нажал замок, часы открылись.

— Человек уже послан, — сказал Феофан, обращаясь ко всем. — И так как известий о его задержании нет, то можно быть уверену, что он благополучно прошел все заставы и находится на пути в Митаву.

Анне Иоанновне — герцогине Курляндской — шел тридцать седьмой год. Когда–то, в далеком детстве, она была бойка, горда, гневлива. Тихон Архипыч, любимый юродивый ее матери — царицы Прасковьи, тогда прозвал ее «Царь Иван Грозный». Бывало, забежит она к матери не в настроении, а Тихон Архипыч своим тоненьким певучим голосом тотчас запоет: «Дон, дон, дон, — явился царь Иван Васильевич!»

Но с тех пор минуло много лет, годы утихомирили бойкость, сломили гордыню, оборотили гневливость в безмолвную покорность.

Анна жила день за днем, лишь бы прожить, и не любила вспоминать прошлое.

Да и что вспоминать? После смерти отца родные только и делали, что помыкали ею.

Дядю — царя Петра — она боялась до судорог. Пока была девчонкой, он не обращал на нее никакого внимания а как подросла, объявил: «Замуж!»

Анне не было еще семнадцати лет, когда Петр обвенчал ее с курляндским герцогом Фридрихом Вильгельмом. Пышно, шумно, с грохотом фейерверков и многодневными возлияниями сыграли свадьбу в Петербурге и отправили молодых в Курляндию.