Случайная исповедь. Продолжение - страница 9

— Птицы — это души ушедших людей. Почему-то, мне нравится думать про них именно так, — говорит Катерина, и я с нею соглашаюсь. Дома она чаще всего смотрит телевизор. Все в подряд, жалея о том, что уже не сможет совершить какую-нибудь глупость типа прыжка с парашютом, чем доводит меня до белого каления. Я не понимаю ее желания рисковать жизнью, без нужды, а она смеется, называя меня дурачком, от чего я таю от счастья.

— Семен, скорее, иди сюда, — слышу я Катин крик из спальни. Бросив ложку, я варю ее любимый суп из домашней курицы, бегу на ее зов. Вопреки моим опасениям, ничего не случилось.

— Садись, — возбужденно похлопывает она по кровати рядом с собой и показывает пальцем в телевизор, — мой любимый фильм. Давай, вместе смотреть и леденцы есть. — Да, леденцы у нее есть всегда. Я покупаю их просто в промышленных количествах.

— А как же суп?

— Да, и фиг с ним. «Девчат» не так часто показывают.

Суп я все-таки выключаю, и мы с Катей смотрим наивную, старую комедию под ее забавные комментарии. Я давно не видел ее такой веселой. Смотрю и не могу налюбоваться.

— Не на меня смотри, в телевизор, — приказывает она, капризно оттопырив нижнюю губу.

— Ну, где там твой суп? — интересуется, посмотрев финальный поцелуй героев.

— Он не готов еще, — отвечаю я, радуясь Катиному аппетиту. В последнее время накормить ее стало проблемой.

— Давай, что есть. Вот интересно, стал бы он Тосю эту любить, если бы с ней случилось, что-нибудь — инсульт или рак, например? — задумчиво говорит Катя.

— Да, думаю да. Настоящая любовь не знает страха перед трудностями или болезнями, иначе это не любовь.

— Наверное, ты прав. Жаль, что мне повезло, уже поздно.

Через неделю у Екатерины отказала левая нога. Больше с кровати она не вставала.

Катя угасает, с каждым днем, теряя частички себя. Опухоль в ее голове растет, пережимая центры мозга, отвечающие за функции организма. Вчера она не смогла встать. Вызванный мною врач, только развел руками. Я вижу в ее глазах молчаливую панику. Доктор не хотел забирать ее в больницу, но я настоял. От предложенных мной денег, он, категорически отказался. Теперь мы живем в больнице. Я оплатил отдельную палату, большую и светлую. Именно такие помещения любит моя Катя.

— Катя, мне нужно уйти. Ненадолго, буквально час — два. Это важно, милая. Ты справишься без меня, или пригласить медсестру?

— Справлюсь, — шелестит она, — ступай.

Мой путь лежит в офис Павла Воронова, отца Екатерины.

— Он не принимает — говорит мне строгая секретарша, с замысловатой прической на голове, и острыми, словно стилеты ногтями. Она разу же теряет интерес ко мне.

— Но это важно, — чуть не кричу я. — Передайте ему, что его дочь больна.

— У меня приказ — никого не пускать.

— Я не уйду никуда — угрожающе говорю я, прекрасно осознавая, что угрозу свою выполнить не смогу. В больнице меня ждет больная Катя.

— Ну и, сидите тут, — равнодушно дергает она плечом, и возвращается к прерванному пасьянсу.

Я пытаюсь прорвать оборону силой, но хрупкая секретарша стоит насмерть, боясь лишиться теплого места, словно футбольный вратарь, защищающий свои ворота.

— Что здесь происходит? — слышу я властный голос. — Ольга, вызывай охрану.

Я вижу красивого, моложавого мужчину, брезгливо глядящего на меня зелеными, в желтую крапину глазами. Они, как у моей Кати. Только ее глаза горят огнем нежности и жаждой жизни, а глаза ее отца похожи на мятный лед в мохито.

— Выслушайте меня, имеете же вы сердце. Ваша дочь умирает — кричу я, вырываясь из рук, молниеносно подоспевших, охранников.

— Не дай бог, ты солгал, — говорит он, с интересом, вздернув породистую бровь, потом, приказывает. — Отпустите его.

Мы сидим в шикарном кабинете Катиного отца и пьем дорогой виски из пузатого, хрустального графина.

— Ты считаешь меня монстром, так ведь — горько усмехается сидящий напротив меня мужчина? Я вижу в нем ее, в каждом его жесте, в повороте головы, даже в этой его улыбке, я вижу свою Катю. — Нет, она, конечно, правду тебе рассказала. Но, и правда, ведь, у каждого своя. Да, я выгнал ее в порыве злости, но, ведь добра хотел. Понимаешь, я всю жизнь ради нее жил. Вот это все строил, — обводит он, холеной, рукой кабинет — что — бы моя девочка была счастлива. Конечно, у дочки моей, только, самое лучшее все должно, было, быть — тряпки, игрушки, безделицы всякие. Все у нее, у первой появлялось. А тут — этот. Да, я и не был против этого ее жениха, пока справки не навел. А как начал узнавать, за голову схватился. Ясно же было, что гаденыш этот, просто, использует мою девочку. Только она и слушать меня не желала. Оглохла, просто. Ну, я и подумал — пусть сама во всем разберется. А остынет — вернется, и заживем, как прежде. Катюшка, видишь, иначе подумала. Мой характер — говорит он с гордостью. — А, тут и меня заело. Гордыня — страшный грех — замолкает Катин отец, и делает большой, судорожный глоток из своего стакана. Этот виски не пьют так. Его нужно смаковать, катая во рту и получая от этого эстетический оргазм. Виски пахнет дубом и солнцем, он сверкает в хрустальном стакане, тягучий, словно смола экзотического дерева. Сидящий напротив меня мужчина, ослабляет узел галстука и продолжает: — Потом, когда она появилась у меня на пороге с младенцем в руках, я растерялся, просто. Ты понимаешь, она не просилась обратно, только, за мальчонку хлопотала. Мы его, кстати, Васькой назвали — говорит он, и глаза его теплеют. Из них уходит лед, и я вижу перед собой ее глаза, глаза моей любимой Катерины.