Служебный гороскоп - страница 2
— Он неприятностями грозит.
— Еще и грозит?! Пусть! Пусть!
— Уволит.
— За это и пострадать не грех. Святое дело.
— Но мы мебель хотели сменить.
— Старой обойдемся.
— Цветной телевизор нужен.
— Перебьемся.
— Детишек надо на ноги ставить.
— Твоя стойкость будет им лучшей подпоркой. Кем они вырастут, если их отец будет голосовать против? Кем? Отщепенцами? Изгоями?
В горле у меня щекочет от слез, я обнимаю жену, глажу по теплой, широкой спине.
— Я в тебя всегда верил. Всегда! Значит, ты со мной? До конца? Рука об руку?
— Всегда! Всюду! Хоть в Сибирь!
В воскресенье у меня свидание с Верочкой, той самой обладательницей прекрасного грудного сопрано, секретарем нашего шефа. Если учесть, что Верочка моложе меня на двадцать семь лет, и то обстоятельство, что о нашей связи никто не знает, легко представить удовольствие, с коим я пью кофе в ее крошечной однокомнатной квартирке, где так уютно, что все житейские бури кажутся нереальными. Верочка смотрит на меня своими необъятно синими, вобравшими всю синь небес, очами и спрашивает:
— Ну что, будешь смелым?
Я молчу. Не хочу говорить на эту тему. Бездумно глажу копну ее длинных густых волос, в которых можно спрятаться от всего на свете — от войны, от чумы, от землетрясений, от начальства и даже от жены.
— Ну?! — настаивает мой ангел.
— Давай не будем портить себе такой день, ладно?
— От жизни не спрячешься, — назидательно говорит она.
— Увы!
— В башне из слоновой кости не отсидеться.
— К сожалению.
— Так как же ты проголосуешь на собрании? Опять за? Но ведь тебе приказано!
— Кто может приказать моей совести?
В синем небе появляются первые облачка: увлажнились ее глаза. Темных туч, правда, пока нету, но они будут, уж это я знаю. На собственном опыте. И тогда берегись.
— Неужели так трудно хоть раз в жизни не поднять руку, когда их все поднимут? Это ведь один миг, какое-то мгновение! А потом торжество! Апофеоз! Триумф!
— Не забывай, милая, что за этим мгновением последует другое, не менее судьбоносное — я должен буду поднять руку, когда все их уже опустят. То есть сперва не проголосую за, а потом проголосую против. К сожалению, если ты за, то значит — против. Так всегда в жизни.
А вот и грозовые разряды. Она кричит:
— Я хочу, чтобы ты хоть раз в жизни был мужчиной! Понимаешь? Настоящим мужчиной!
Я все еще глажу ее по голове. Потеряешь эти волосы, эти глаза, эту шею, что тебе останется?
Она вытирает глаза платочком, будто промокашкой деловые бумаги.
— На первый раз хотя бы воздержись. Просто посиди с опущенными руками.
Она бросается мне на шею:
— Воздержись, милый! Будь сам по себе. Ни за, ни против! Воздержись! Ради меня, нас, вас, их…
В понедельник плетусь к шефу в кабинет. В приемной полно народу, но Верочка всех оттирает могучим бюстом, запускает меня первым в дверь, которую охраняет. Едва заметно подмигивает, давая понять, что она рядом, что смелость города берет и что не так страшен черт, как его малюют.
— Итак?! — поднимает шеф извилистую, как его подпись, бровь.
— Это слишком… вот так сразу… быть первым… против… Зачинателем движения, вернее, даже зачинщиком… Разрешите компромисс? Воздержусь. Для начала. А потом, быть может, когда освоюсь, осознаю, обрету уверенность, найду в себе силы… Если, конечно, еще будет надо… Если не отпадет необходимость… Если не будет обратных установок…
На меня жалко смотреть. Кровавый пот выступил на лице, ноги едва держат. И-о-о! Шеф все понимает! Он же не бесчувственный чурбан какой-нибудь, он отец родной. Он говорит с легким презрением:
— Рука у вас, конечно, прекрасная, но вы не стоите ее мизинца. Пусть будет по-вашему: воздержитесь. И это неплохо для начала, и это шаг вперед. Не скрою, что пошел вам навстречу, уступая просьбам моей секретарши Верочки, она меня слезно умолила. Гордитесь! Какая женщина вас любит! Итак: на собрании вы сядете на самом видном месте, лучше отдельно от всех, а еще лучше мы вас посадим в президиум. И вот когда вверх взметнется стройный лес рук, то вашей среди них не бу-уде-ет! Зияющий провал в большой шеренге! Это вызов: пусть все увидят, что вы идете своей дорогой, тернистой, но своей.