Служили два товарища... - страница 15

— Возьми меня с собой, — просил я. И мать всегда говорила:

— Вот в следующий раз уж и тебя с собой возьму.

Но этот следующий раз не наступал.

Казалось, она совсем уезжает. Но она все же возвращалась.

В тот, последний раз она тоже долго собирала чемоданы, и я, как всегда, любовался попугайной и павлиньей пестротой материй и шелковых цветов на шляпах.

И в тот раз, как всегда, Феня пошла за извозчиком на соседнюю улицу, где они обычно стояли рядком и о чем-то своем разговаривали.

Дворник, как пушинку, снес два тяжелых маминых чемодана. Она поцеловала меня, оставив на память запах духов «Четыре короля», и уже села в пролетку, но, как это часто с нею случалось, переменила решение: велела Фене сесть рядом и взять меня на колени. Так мы и поехали втроем на вокзал.

Хотя мне было тяжело и грустно в то утро, но к этим чувствам присоединилось и удовольствие от поездки. Уже сама по себе езда на извозчике была огромным наслаждением. Это было по существу то же ощущение, которое волнует теперь в самолете — прекрасное ощущение победы над пространством. И хотя тогда пространство преодолевалось седой, дряхлой лошаденкой в пол-лошадиной силы, это было увлекательно.

Уже одно только перемещение улиц, деревьев и домов, вывесок, киосков с газетами и киосков с разными сладостями порождало ощущение красоты мира.

Ленивая медленность детства! Прелесть ее мы ощущаем повзрослев, вспоминая те далекие дни, когда время ползет со скоростью мухи.

Был томительно жаркий конец июля, и даже предвечерние часы не могли умерить его душное тепло. За городом горели леса, и небо потеряло от этого свою прозрачность. Где-то над домами у дальних подступов к городу наливалась туча, но мы ее увидели позже.

Наша лошаденка плелась понемногу. Даже маленькие витрины магазинов, даже на далеких от центра улицах, были привлекательны. Мы ехали мимо мастерских, мимо лавок, торговавших стеклом и фаянсом, мимо окон парикмахерских, где улыбались восковые дамы, задрапированные голубым и розовым газом. Их головы представляли настоящее чудо. На одной половине росли черные волосы, а на другой — нежно-золотистые. Разобраться в этом загадочном явлении можно было, по словам Фени, не иначе как съев горшок каши.

А потом мы проехали мимо витрины с аквариумом, в котором плавали золотые рыбки, и на полках сидели чучела всевозможных птиц. Я только успел разглядеть дикую утку.

Но тут уж мы подъехали к неинтересной витрине с молочными бутылками, а дальше была очень интересная, где стояли бочонки и на каждом из них — по бородатому гному в высокой шапочке. В руках они держали фонари, и всем мальчикам города было известно, что вечером у гномов светятся глаза.

Пока мы ехали, мама несколько раз ко мне наклонялась и целовала меня, и тогда я ненадолго забывал о витринах.

Но вот мы наконец приехали и расплатились с извозчиком. Он снял свой черный пирожок, тряхнул лохматой головой, пожелал доброго здравия и уехал. А мы с Феней и мамой прошли сразу же на перрон, где стоял поезд из синих, желтых и зеленых вагонов. Мама подошла к синему, и мы с нею. Чемоданы уже унес носильщик.

Мне очень хотелось в вагон, мне хотелось все время быть рядом и не отпускать ее руку, но я не решался сказать об этом, а мама между тем наказывала Фене не забывать про то и про другое, и Феня с преданным выражением на лице говорила:

— Ни за что не забуду. Да что вы, разве ж можно! Да в самый тот день и сделаю.

— Ребенка береги, — сказала мама.

— Да что вы, — сказала Феня, — разве ж можно не беречь такого гарнесенького хлопчика?

Феня довольно чисто говорила по-русски, но временами переходила на свой украинский, и я очень любил, когда она мягко и певуче начинала изъясняться на родном языке.

Вскоре у вагонов началось обычное предотъездное кипенье. Нас оттеснили от лесенки, и маме пришлось уйти в купе, опустить раму и разговаривать с нами из окна. В вагон она меня не взяла.

Колокол отзвонил в первый раз. Пробежало начальство в красной шапке.

— И дров больше не запасай! Смотри, Феня, чтоб чего не вышло, — сказала мама.

— Да я же теперь не запасаю, на кой они мне сдались, его дрова! — сердито ответила Феня. — Все одно сырые носит.