Служили два товарища... - страница 14

— Опять вы слонялись во дворе, мой жалкий сын! — говорила она, и я от этих слов будто становился меньше ростом, не потому, что меня так уж обижали слова «жалкий сын», а потому, что говорила их  о н а. Та, кого я очень любил, не умея высказать свое чувство. Видимо, мы плохо понимали друг друга. Я всегда казался ей ребячливее, чем был на самом деле. Она предполагала, что я еще не способен оценить сложность человеческих отношений, и ошибалась. Многое я по-своему чувствовал и понимал. Я понимал, что у нас нет мира, нет счастья, хотя никто мне не говорил об этом. Напряженность и грусть, как тучи перед дождем, плыли в воздухе нашего дома.

Не знаю, была ли мать очень красива, но мне она казалась красивее всех. Я любил ее лицо и руки, самый запах ее лица и рук, мечтал, чтобы она позвала меня к себе, чтобы вдвоем мы занимались каким-нибудь делом, самым обыкновенным — например, лепили вареники. Это было очень интересно, потому что мы занимались этим вместе с ней.

Но она быстро уставала, вероятно от того, что я все делал не так. Не так лепил вареники, не так выбирал черные зернышки из риса, не так учился писать палки в голубых тетрадях в косую линейку. Дело в том, что мне не нравились просто палки. Я любил строить из них забор и даже пытался пририсовать к этому забору воробья. Но мама на это сердилась. Может быть, она сердилась больше, чем следовало. Вероятно, она плохо меня понимала или слишком сильно меня любила. А я плакал потихоньку по вечерам, потому что отец сказал, что плакать очень стыдно и некрасиво. И об этом никто не знал, эта была моя тайна. И еще мама не любила, когда на нее набрасываешься и целуешь, особенно когда она собралась в гости. А я не мог этого не делать: нарядная она была еще лучше. Но она сердилась и говорила:

— Опять ты всю меня изомнешь и запачкаешь!

Я очень старался этого не сделать, и все же не всегда удавалось.

Мне казалось, что она не хочет, чтобы я доказывал ей, как я ее люблю, и тогда я учился ее любить так, чтобы только я знал об этом.

Может быть, Феня это замечала.

— Ну вот, опять задумался, — говорила она, — ешь, горе мое!

Со временем я узнал, что я — Фенино горе, но это почему-то меня не огорчало.

Мать была много моложе отца, и, вероятно, ей было скучно в нашем доме, и все заботы обо мне были возложены главным образом на Феню. А у нее и так было много дела. Лет семнадцати она уже вела все наше бестолковое хозяйство.

Феня была чрезвычайно исполнительной. Даже лампаду она зажигала в своем углу, как строго предписала ей бабка. Лампадка доставляла Фене немало огорчений: она забывала наливать в нее деревянное масло, фитиль пригорал, и по комнате распространялся отвратительный чад.

— Вот будет тебе от бабки и от господа бога, если узнают! — говорил дворник, приносивший зимой в квартиру дрова.

Это был красивый человек, черноглазый, в бараньем кожушке и в барашковой ушанке с ушами, вечно торчавшими в стороны. У него была ласковая белозубая улыбка. Он был особенно расположен к Фене и слишком часто приносил к нам наверх огромные вязанки дров.

— Скажи, что больше не надо! Весь дом завалили дровами, — говорила мать.

Феня охотно соглашалась, но дров в нашей квартире становилось все больше.

— Опять принес? — спрашивала мать. — Ой, будет тебе, Фенька, худо!

— Будет, — покорно соглашалась Феня.

Я не вмешивался в разговоры женщин. В то время они мне казались не только неинтересными, эти разговоры, но даже глуповатыми.

Отец не любил бабьей болтовни, и я ее тоже не любил.

Когда мать собиралась к сестре, она брала с собой все свои лучшие платья. Перед тем как сложить чемодан, она развешивала их в спальне, комната становилась похожей на сказочный сад. То же самое происходило и перед поездкой в театр.

— Опять смотрины? — спрашивал отец. — Ну, теперь опоздаем.

Уезжая к сестре, мать брала с собой не только свои платья, но и старые портреты родителей в черных деревянных рамках и некоторые любимые свои безделушки.

Не знаю, что случалось между отцом и матерью перед каждой такой поездкой, но что-то, видимо, случалось. Может быть, отец, как и я, не хотел, чтобы она уезжала. Мне всегда бывало грустно в эти дни.