Смерть на перекрестке - страница 55

Там, прямо посреди дороги, сидела, скорчившись, на земле высокородная дама в белых одеждах. Белое — цвет смерти и траура. А что незнакомка — особа благородного происхождения, Кадзэ понял сразу по ее длинным, до земли, распущенным волосам и изысканному покрою многочисленных кимоно, надетых одно на другое. Лицо женщина прятала в ладони, роскошные волосы метались по хрупким плечам. Теперь Кадзэ явственно различал ее мучительные, горестные всхлипывания. В неверном звездном свете женская фигура казалась размытой и почти эфемерной — совершенно под стать серебристому покрывалу тумана, стелившегося вокруг нее по земле. Кадзэ нервно протер глаза — показалось ему, что тело незнакомки то становится ярче, то тускнеет, стирается и вот-вот исчезнет в ночном мраке. А обычно на зрение свое он пожаловаться никак не мог. Не нравилось ему все это, совсем не нравилось.

Медленно, осторожно подошел он к женщине на земле, безуспешно пытаясь сфокусировать взгляд на ее смутной фигуре. Казалось, от силуэта сидевшей исходило таинственное сияние, но не это поразило Кадзэ. Просто было в линии ее печально опущенных плеч, в потоке черных волос и в наклоне головы что-то настолько знакомое, что он даже на мгновение приостановился.

Открыл было рот. Попытался заговорить. Но в горле пересохло, и вместо нормального голоса вышло сухое какое-то карканье. Женщина в белом, похоже, и вовсе его не услышала. Самурай задумался — почему свело в горле, почему тяжко заговорить с незнакомкой? И понял вдруг: на дороге — страшный, до последней косточки пронизывающий холод. Никогда, в самые лютые зимы, не доводилось ему испытывать подобного. Ледяная дрожь пробирала буквально до костей, доходила до сердца. Не сразу заметил Кадзэ — его трясет.

Он глубоко вздохнул. Успокоиться бы, но как? Кажется, даже сам воздух вокруг в одночасье сделался сухим и мертвым, ровно в храме заброшенном или гробнице древней. Снова окинул Кадзэ взором смутную фигуру женщины в белом и внезапно со спокойной и страшной уверенностью понял, кто ждет его на тихой деревенской дороге.

— Нет в моем сердце желаний, — зашептал Кадзэ строки священной сутры. — Нет в моем сердце страстей, стало быть, нет и страха…

Он судорожно глотнул мертвый сухой воздух. Снова прошептал слова древней сутры. Взял себя в руки и спокойным, уверенным шагом подошел к женщине в погребальных одеждах.

Остановился в нескольких шагах от призрака. Глубоко поклонился, — но спину при том держал прямо, как положено благородному самураю в присутствии знатной дамы.

— К вашим услугам, госпожа моя! — недрогнувшим голосом приветствовал он призрак невинно убиенной супруги своего господина.

Призрак перестал плакать. Кадзэ принял то за верный знак, что можно выпрямиться. Но… почему призрачная женщина все еще закрывает лицо руками? Что делать? Говорить? Ждать?

Внезапно привидение отняло ладони от лица — и вот тогда смертный холод объял не только тело, но и душу Кадзэ.

Где прекрасное, серьезное лицо его госпожи, лицо, черты которого он бессчетное число раз придавал статуэткам Милосердной Каннон, остававшихся над бесчисленными могилами павших врагов? У призрака просто не было никакого лица! Не было ни глаз, ни щек, ни губ, ни носа. Просто — мягкая, бесформенная, белесая плоть. Но как в таком случае удавалось его мертвой госпоже плакать и ронять из несуществующих глаз горючие слезы, алмазами сияющие на белых одеждах?

Кадзэ замер. Окаменел. Даже дышать в присутствии видения казалось грешно и непристойно. Никогда и ничего не боялся он в этой жизни по-настоящему, однако теперь понял, что это значит — страх. Впрочем, страх или нет, но он не то что не обратился в бегство — шага назад не сделал. «Нет желаний, нет страстей, стало быть, нет и страха», — снова и снова звенело в голове. Нет желаний — нет и страха. И чего пугаться, в сущности? Да. Призрак. Но — призрак его госпожи, той, кому он преданно служил при жизни и еще более преданно служит своими странствиями теперь, после ее смерти! Мертва? Да. И что с того? Разве это причина бояться ее? Ну, призрак. Ну, безликий. Дальше-то что?