Смерть на перекрестке - страница 6

Сначала Дзиро в ужас пришел. И помыслить не мог, что способен на такую работу. Нет, сил да выносливости, чтоб в горы таскаться да уголь оттуда на себе носить, ему бы хватило, — другое пугало. Как торговать-то?! Ведь торговля углем ничем от любой другой не отличается, — тут же без умолку болтать уметь надо. Вот сами подумайте: идет угольщик по деревне, тащит на себе корзину — и что, молчит? Как же! Кричит он, покрикивает в такт шагам:

— Эй, кому уголек, отличный уголек? Покупай-налетай, хозяюшки! Уголек!

Ладно. В конце концов, и это не так уж страшно, ведь ни к кому конкретно угольщик не обращается. Но дальше — помереть впору. С каждым покупателем говорить приходится! А покупатели кто? Бабы! Выходит такая из дома, в руке — корзинка иль горшок, куда уголь ссыпать, так она что — думаете, возьмет молча, сколь ей надобно, да пойдет себе? Ага. Как же. Ей за свои денежки еще и языком почесать охота!

Деревенская женщина всякого торговца ждет не дождется. С ним даже здоровается по-другому, вежливо да радостно. А все зачем? Поговорить! Единственное, почитай, развлечение за день. Тут не товар посмотреть да купить главное — о новостях расспросить, сплетнями обменяться. А какие там с Дзиро разговоры? Какие сплетни? Да что он о соседях знает, с которыми всю жизнь бок о бок живет? Покупательницы помрут со скуки! Так он прямо Юко и объяснил. А она — нет, и слушать не стала. Долго обучала мужа искусству болтать да сплетничать, сил и времени не пожалела — и ведь научила в конце концов. Так что скоро дело пошло совсем недурно, торговлишка наладилась, в горы же ходить Дзиро и вовсе быстро привык. Теперь ему это уж и вовсе не в тягость. Само собой разумеется. Ну, как дожди весенние, как снега зимние. Как то, что рис сперва сажать надо, а после — убирать. И как то, что никогда не возьмет он второй жены…

Потому как недолго прожила на свете Юко. Родами померла, первенцу жизнь давая, — и сыночек тоже помер, почти сразу. Жизнь в деревне суровая, никто и понять не мог, чего это Дзиро так убивается по жене, которая ему и детишек принести не сумела. А он места себе от горя не находил. В первый и последний раз в жизни в одиночку против односельчан пошел, сколько вынес — а не позволил себе новую жену навязать. Говорят, как бамбук под ветром гнется, так человек перед мнением общественным склоняется… А вот Дзиро-молчун не склонился. И не то чтоб мог он красивыми да длинными фразами объяснить, отчего не дозволяет матронам деревенским даже намекнуть на возможность нового брака, — нет, он и сам-то толком не понимал, что с ним происходит. Одно знал — век будет верен памяти своей Юко. Никому не позволит ее, любимую, заменить.

Вот так вот… А дни бегут, вот уж тридцать лет, коль не поболе, как живет Дзиро — вдовец бобылем. Говорит он ныне с покупательницами совсем не так охотно, как когда Юко жива была, — но торговля идет, берут у него уголек, не одним хозяйством крестьянским пробавляется.

Правда, платят Дзиро чаще всего не деньгами, а рисом, — но и то ладно. На рис тоже много всего полезного выменять можно — хоть материи, хоть утвари, хоть съестного. А то как бы без жены да детишек управляться? Кто, коль не сожительница с дочками, для крестьянина ткет да шьет? Кто, коль не сыновья, в огороде работает? А Дзиро — один на свете. Конечно, понимает он — не будь он единственным угольщиком на все селение, давным-давно рухнула бы его торговлишка, уж больно молчалив. Только никому больше неохота угольщицким делом заниматься. Хлопотное оно, а порой еще и опасное.

Тем утром у Дзиро кошки на сердце скребли: как ни крути, а с каждой из женщин нынче поговорить придется. И не просто поговорить, а еще и выслушать от каждой пару ласковых. Он ведь цену на уголь поднимает.

Вчера поднялся он высоко в горы — уголь покупать у углежога, что там стоит. И в кои веки пожалел, что молчуном родился, — так захотелось высказать подлецу все, что на душе накипело, когда заявил тот — ныне за уголь платить вдвое против прежнего придется. Потому как большую опасность теперь углежоги терпят — а все из-за банды господина Куэмона.