Снег и камень - страница 6

Я спросил у него:

— Каких других?

— Всех остальных, — ответил он. — Которые за стенами остались: — и замолчал.

Наверное, он это придумал. Пацаны любят сочинять. Правда, ведь?

Мы тогда учились в шестом классе, и я еще не знал, что он еврей. Более того, я и понятия не имел — кто такие евреи вообще. Фамилия странная? Мало ли на свете странных фамилий? С кем я только не учился в прежних школах. На фоне Михая Мэлугеряну, Гочи Джапаридзе или Женьки Запсуйшапко фамилия Бергман выглядела достаточно прилично. А еще в нашем же классе учились двойняшки Борька и Ленка Левицкие. Вообще не придерешься! Тем более — Польша рядом.

И так получилось, что мы с Венькой поссорились именно на почве еврейского вопроса. Это было за неделю до экскурсии, и он на меня дулся. Надо сказать — справедливо.

Запас анекдотов двенадцатилетних школьников в то время был невелик. Большинство из них было подслушано у взрослых. Основными героями юмористических историй являлись Чапаев с Петькой, чернокожие обитатели Африки, немного чукчей с грузинами и, естественно, какие-то евреи. А кто они, эти евреи? Да просто категория жадных людей! Наверное.

В один прекрасный день волосы на моей голове не захотели больше быть прямыми. Они начали кучерявиться. Да с такой скоростью, что за неделю перестали подчиняться расческе, и я стал похож на папуаса. Произошло это событие во время весенних каникул. Когда я появился в школе, мой новый вид добавил веселья всем одноклассникам и одноклассницам. Без исключения.

За целый учебный день класс наржался подобно табуну лошадей на водопое. Это постепенно разозлило меня и пришлось даже несколько раз слегка подраться. Но крайней каплей стало поведение Веньки Бергмана.

На уроке труда (в тот день он был последним) этот засранец пробежал мимо тисков, за которыми я трудился, вытачивая напильником какую-то никому не нужную шпильку, и вставил в мою шевелюру толстый гвоздь-сотку. Я тут же встряхнул головой, но гвоздь не выпал. Хорошая шевелюра была у меня в детстве! Но тогда я этого факта не оценил.

А Венька, отбежав на безопасное расстояние, уже орал на всю мастерскую:

— Смотрите! Негр Тумба-юмба выменял у белых людей гвоздь! Сейчас он вставит его себе в нос и спляшет танец носорога!

За время, пока утихал хохот одноклассников, я успел сделать следующее: вытащил из шевелюры гвоздь, запустил им в Веньку (последний ловко от него уклонился) и достал из своего анекдотного арсенала фольклорный персонаж, занимающий положение, достойное месту негра, которым меня только что обозвали.

Набрав в легкие побольше воздуха, я рявкнул:

— А ты — еврей проклятый!

Стало необычайно тихо. И в этой звуковой пустоте еще тише прозвучал голос Веньки:

— Ну и дурак же ты…

Он резко сник, развернулся и вышел из мастерской. А помещение вдруг как по команде взорвалось всякими скобяными звуками! Одноклассники повернулись к своим тискам и принялись усердно наяривать напильниками различные железяки. Лопатки у них двигались в такт усилиям рук, производящих советскую учебную продукцию. И только Борька Левицкий ничего не делал.

Он стоял напротив, опустив руки с зажатыми в них зубилом и молотком, и во все свои круглые глаза глядел на меня так, будто увидел впервые в жизни…

Вечером я пристал к папе и, обрисовав случившуюся ситуацию, попросил разъяснений. Для начала он сообщил мне следующее:

— Ну и дурак же ты!

Я сказал, что фразу эту уже слышал сегодня, но она совершенно не проясняет, почему меня можно обзывать негром, а Веньку евреем нельзя. Папа коротко объяснил. Я задумался. А потом решил не извиняться. Ведь я ничего такого не имел в виду! Ведь я даже не знал, что он еврей! Ведь я ни в чем не виноват! Правда, ведь? Так и не извинился.

Со временем этот случай забылся, и с Венькой у нас все было хорошо. Мы дружили, играли в футбол, шутили, смеялись и вообще — жили. А забыл ли он?

Я приношу свои извинения сейчас. Не потому что боготворю еврейский народ или меня гложет какое-то чувство вины перед ним. Нет. Я извиняюсь за обиду, нанесенную одному ребенку другим, за ошибку, сделанную просто по незнанию. И еще потому, что на Украине сейчас неспокойно и мне жаль тех, кто может оказаться беззащитным перед толпой мерзавцев, заряжающих снежки камнями.